совершенно ему несвойственное. Сообразив, в чем дело, Джослин спрятала улыбку. Вначале такое выражение лица нередко появлялось у Рэнда, когда он имел дело с ней. Он страстно желал ее и так же страстно ненавидел. И все это время любил. Хотя он открылся ей только после свадьбы.
Неужели Джаспер, отчаянный бабник, за которым всегда бегали женщины, наконец-то нашел ту, которая тронула его сердце?
Джослин внимательно смотрела на остановившуюся перед ней пару. Трудный жесткий мужчина. Упрямая, но ранимая женщина. Она едва не рассмеялась при мысли о том, какая упорная борьба их ожидает, прежде чем они найдут любовь. Но улыбкой тут не поможешь. Не сейчас.
Она забарабанила пальцами по подлокотнику кресла.
— Ну здравствуй, Ронуэн, — начала она. — Не думала, что ты вернешься в Роузклифф при таких обстоятельствах.
— Что она здесь делает? — раздался громкий крик.
Все оглянулись и увидели стоявшую на открытом балконе Изольду.
— Ей не место среди хороших людей. Брось ее в тюрьму, дядя Джаспер. — Девочка изо всех сил стиснула руками перила, глядя сверху вниз на своего врага. — Она хотела навредить нашей семье. Если ты нас любишь, немедленно отправь ее в тюрьму и никогда, слышишь, никогда, не выпускай оттуда.
Глава 11
Как же Ронуэн мечтала убежать! Но это невозможно. Она пленница Джаспера. И ей остается лишь молча стоять посреди огромного зала и слушать, как Изольда выкрикивает в ее адрес оскорбления. Джослин попыталась успокоить ребенка, но это лишь усилило страдания пленницы. Когда девочка скатилась вниз по ступенькам и, плача, бросилась в объятия дяди, Ронуэн захотелось умереть.
Она никогда не думала, что ее будет презирать ребенок. Человек, тем более женщина, не может пасть так низко. А слушать утешения Джослин, которая должна была ее ненавидеть, еще унизительнее.
Джаспер придерживал рыдающую Изольду, пока Джослин утешала девочку.
— Послушай меня, малышка. Тюрьма не всегда правильное решение. Важно, чтобы наказание было соразмерно преступлению.
— Она предала своего господина, а предателей всегда вешают, — сквозь слезы объявила Изольда.
— Но… кто тебе это сказал?
— Гэвин. Он сказал, что с предательством нельзя мириться.
— Все намного сложнее, дорогая.
Джослин нежно убрала локон с мокрой щеки девочки.
— Прежде всего твой отец не ее господин.
— Неправда! Он ее господин! Как может быть иначе? Это английские земли, и папа — господин тех, кто на них живет.
— Все не так просто, дорогая. Мы же говорили с тобой об этом.
Изольда немного успокоилась и подняла на мать виноватый взгляд. Но когда она покосилась на Ронуэн, вину снова сменила ненависть.
— Она плохая. Она заставила меня пойти с этими ужасными людьми. Я не понимаю, почему ты ее защищаешь!
— Я ее не защищаю, — объяснила Джослин, демонстрируя чудеса терпения.
Во всяком случае, терпения у нее было куда больше, чем у Ронуэн, которая больше не могла молчать.
— Тогда почему ты не бросишь меня в тюрьму? — выкрикнула она. — Я же не отрицаю своей вины!
Джослин сложила руки на груди и в упор взглянула на Ронуэн.
— Поверь мне на слово, я испытываю сильное искушение. Но в тюрьме твоя немотивированная ненависть к англичанам только усилится. И еще ты станешь мученицей в глазах тех, кто разделяет твои чувства.
Смущенная Ронуэн покачала толовой. Джаспер ее не освободит. А Джослин не бросит в тюрьму. Что они хотят с ней сделать?
Ронуэн скрестила руки на груди, передразнив позу Джослин.
— Если меня не бросят в тюрьму, тогда что? Имей ввиду, я не стану твоей служанкой, если твой план именно таков. Не буду скрести полы и чистить котлы.
— Попридержи язык, женщина, — вмешался Джаспер и цепко ухватил ее за плечо. — Нет ничего зазорного в честной работе. Ты будешь делать то, что тебе прикажут.
— Ну и что ты мне прикажешь? — спросила она.
Джаспер не ответил, и Ронуэн вовсе не была уверена, что хочет этот ответ услышать. Как он хочет поступить? Избегать ее или спать с ней? Почему-то Ронуэн была уверена, что возможны только эти две крайности и никакой золотой середины.
Джаспер все еще обнимал Изольду, и девочка взирала на него с откровенным обожанием. Ронуэн хотелось предостеречь малышку. «Милая, такая любовь ни к чему хорошему не приведет, а только разобьет тебе сердце. Не забывай, что он твой родной дядя. Да и в любом случае он для тебя слишком стар».
Но только Изольда не будет ее слушать. Да и сама Ронуэн не стала бы слушать увещевания старших.
— Это я решила твою судьбу, — громко объявила Джослин, снова обратив на себя всеобщее внимание. — Я сделаю из тебя настоящую леди.
Ронуэн лишилась дара речи. В этом не было никакого смысла.
— Английскую леди, насколько я понимаю, — ехидно уточнила она, вновь обретя способность говорить.
— Но, мама! Это несправедливо!
— А я думаю, что вполне справедливо. Это самое лучшее наказание для нашей дикарки Ронуэн, выросшей в лесной чаще. И ты мне поможешь.
— Ни за что! — взвыла Изольда.
— А вот Джаспер согласился мне помочь.
И Ронуэн, и Изольда одновременно уставились на Джаспера с явным недоумением. Он же не сводил глаз с Джослин. Но не возразил ей, и Ронуэн почувствовала некоторое удовлетворение, видя, что его тоже к чему-то принуждают. Джослин была замужем за англичанином уже десять лет, и во многих отношениях стала больше англичанкой, чем валлийкой. Под изысканной лощеной внешностью билось сердце сильной валлийской женщины, отважной и упорной жительницы Уэльса, такой, какой она была десять лет назад.
Однако это вовсе не значило, что Ронуэн хотелось стать такой же.
— Ты никогда не сделаешь меня бесхребетной английской подстилкой, — заявила она.
— Повторяю, ты будешь делать абсолютно все, что прикажет тебе Джослин, — сказал Джаспер.
Его голос был холоден и таил угрозу.
Неожиданно на глаза Ронуэн навернулись слезы. Она не смотрела на него, но при звуках его голоса лишилась жалких остатков уверенности в себе. Когда-нибудь Джаспер женится на воспитанной английской леди с безупречными манерами, которая будет носить шелковые платья и золотые безделушки. Неудивительно, что он так быстро отвернулся от нее. Она и говорить-то не умеет и одета бедно. Теперь он и смотреть на нее не хочет. У нее была только одна вещь, представлявшая для него интерес. Больше не осталось ничего.
Ронуэн постаралась спрятать боль в самом дальнем уголке души, где ее никто не сможет найти.
