сообщить мне. Но их было слишком много, все они говорили одновременно и чересчур громко, поэтому разобрать отдельные слова было невозможно. И там были люди, пытавшиеся показать мне какие-то картины, но не давали времени, чтобы я толком их рассмотрел, а изображенное на этих картинах было расплывчатым и нестабильным, так что я сумел распознать лишь отдельные детали: церковь Святого Михаила; таинственную женщину с широко раскрытыми от страха глазами, убегавшую от меня в темном закоулке; вырезанного из камня ангела, плачущего кровавыми слезами; смеющегося Стефоми; обнаженных демонов, мечущихся в языках пламени, дерущихся и кусающих друг друга…
А потом внезапно — четкий, кристально ясный образ. Идущий по будапештским улицам высокий человек, окруженный ореолом исходящего из его тела пламени, языки которого как будто стекают с его одежды. Он подходит к моему дому, проходит сквозь двери так, словно они не представляют для него преграды, и входит в квартиру, где я стою и молча наблюдаю за ним и за тем, как огонь перескакивает с него на стены и потолок, распространяя по всей комнате причудливо мерцающий свет и дрожащие мрачные тени. Вот он останавливается и поворачивает голову из стороны в сторону, словно высматривая что-то, охваченный пляшущими языками пламени. Его взгляд замирает на лежащей около телефона визитке Стефоми. Он протягивает пылающую руку, хватает визитку и освещает ее кончиками пальцев, охваченных золотистым пламенем.
Мой вопль ужаса и отчаяния разбудил меня, я выскочил из влажной от пота постели, побежал в гостиную, включил свет и склонился над столом, где визитная карточка Задкиила Стефоми лежала еще несколько часов назад. Как я и ожидал, она исчезла. Я невольно всхлипнул от обрушившегося на меня горя и принялся обшаривать квартиру, пытаясь отыскать визитку. Я искал ее, несмотря на то что чувствовал — эти поиски бесполезны. А потом, когда я уже больше не мог скрывать правду от самого себя, стал дюйм за дюймом громить свою квартиру. И если бы я не нашел такого способа дать выход гневу, то, без сомнения, меня свалил бы инфаркт или инсульт.
Наверное, я не прекратил бы начатого погрома, если бы не проблески голубых огоньков, которые заметил на улице под окнами. Очевидно, грохот, который я устроил, вынудил кого-то из обитателей дома позвонить в полицию. Охваченный ужасом, я огляделся по сторонам. И что же мне теперь делать? Как я объясню все это? Не могу же я просто сообщить полицейским чинам, что иногда у меня случаются приступы ярости, не позволяющие мне контролировать свои действия. Ведь тогда они точно посадят меня за решетку!
Моей первой мыслью было — убежать, но убегать было некуда. А если полицейские начнут обыскивать квартиру, то определенно найдут коробку с деньгами, которую я спрятал. Поэтому, как только они стали стучаться в мою дверь, я бросился в спальню и забрался в платяной шкаф. И как только по звукам мне стало ясно, что полицейские уже находятся в кухне, я пнул ногой дверцу шкафа, надеясь, что на слух это будет воспринято как моя оплошность. Несколько мгновений спустя, когда дверца была распахнута, я, изображая испуг, с криком отпрянул вглубь шкафа. После этого я достаточно легко убедил полицейских, что, когда мою квартиру стали громить, я очень испугался, спрятался в шкаф и сидел там, не шелохнувшись. В конце концов, почему они должны были усомниться в моих словах? Нормальный человек стал бы вытворять такое в своем доме?
Но эта квартира не была моим настоящим домом. Просто арендованное помещение, и все. Насколько я понимаю, у меня нигде нет ничего такого, что хотя бы отдаленно напоминало мой собственный дом. И боже мой, как мне горько сознавать такое! Ведь это совершенно несправедливо, и я не знаю, что мне с этим делать. Я больше не выдержу, если и впредь буду оставаться один на один в такой ситуации. Мне очень хочется узнать, куда, черт побери, подевались все остальные!
Потом я пригласил рабочих, чтобы они вставили в окна стекла взамен выбитых. Приобрел новый компьютер. Мне удалось спасти часть своих книг — я терпеливо вклеивал страницы в переплеты, а затем возвращал их на полки, снова расставляя в алфавитном порядке. Пол в кухне был покрыт лужами и битым стеклом — это я швырял во все стороны бутылки с дорогим вином. Я восстановил винные запасы и опять расставил на полках бутылки по сортам и датам разлива. От большинства произведений искусства, украшавших комнаты, остались только разбросанные по полу обрывки и осколки. Мебель была перевернута или опрокинута, но, когда я поставил ее в нормальное положение, оказалось, что она пригодна для дальнейшего использования.
Я беру назад слова о своей самодостаточности. Мне очень нужны люди. Я даже согласился бы на врагов, не говоря уж о родственниках и друзьях. Разумеется, находиться в полной изоляции, как сейчас, — это ненормально. Мое нынешнее положение даже наводит меня на мысль немедленно пойти в полицию, рассказать там обо всем и показать спрятанные в тайнике под кухонным шкафом деньги. А когда эта история попадет в газеты, могут объявиться знающие меня люди, и тогда я узнаю, кто я такой. Должно же быть хоть несколько человек, которые меня знают. Из данных паспорта следует, что мне тридцать три года. Значит, я существовал в том или ином виде и до прошлого месяца, даже если я сам не могу этого вспомнить.
Но мне не следует реагировать на все это чересчур бурно. Я должен сохранять спокойствие. Исчезновение визитки Стефоми — это еще не конец света. Я сумел прожить несколько недель сам по себе, а теперь попросту продолжу такое бытие. И не надо обижаться и негодовать. Горькие чувства ни к чему хорошему не приведут. Я знаю, что оставил визитку на столе, но, возможно, окна были открыты до того, как я высадил стекла, и, возможно, случайный порыв ветра подхватил ее и унес. Это было единственным разумным объяснением. И уж конечно, просто по странному совпадению я обнаружил на поверхности стола, когда поставил его на место, выжженные пятна. Они наверняка были и прежде, только я не обращал на них внимания.
На прошлой неделе я бродил по городу, часто заходил в церковь Святого Михаила в надежде увидеть там Стефоми. Но не увидел и теперь сомневаюсь, что вообще встречусь с ним.
Я забавлялся мыслью о том, как можно попробовать устроить повторную «случайную» встречу, но с другим человеком. Можно было бы высмотреть кого-нибудь, чья наружность мне бы понравилась, понаблюдать за ним некоторое время, чтобы понять его привычки и распорядок дня, а затем организовать какое-нибудь небольшое происшествие с его участием. И в этот момент я, разумеется, оказался бы «в нужном месте в нужное время», чтобы помочь ему. План выглядел весьма заманчиво. В конце концов, рождаются же некоторые люди счастливчиками, и подобные события могут происходить с ними без всякой специальной подготовки.
Если бы я встретил кого-то и помог ему в критической ситуации, это привело бы к возникновению между нами некоей связи, верно? Я подумал, не разбить ли мне окно в чьем-нибудь автомобиле, а потом, когда он обнаружит акт вандализма, прийти ему на помощь. Или еще лучше: нанять кого-нибудь, чтобы он якобы попытался ограбить человека на улице, а я бросился бы на выручку потерпевшему и обратил грабителя в бегство, как это произошло, когда я спасал таинственную незнакомку.
В этих идеях были свои плюсы, но вряд ли они привели бы к возникновению подлинно дружеских отношений. Ведь самым потрясающим во встрече со Стефоми было то, что у нас оказались общие интересы. У меня сразу же возникли теплые чувства к нему, да и он явно проникся ко мне симпатией, иначе вряд ли дал бы мне визитку с номером своего сотового телефона. Мы оба были в Будапеште одиноки и поэтому при возникновении дружеских отношений смогли бы полагаться друг на друга в гораздо большей степени, чем коренные жители Венгрии. И в довершение всего мы оба питали интерес к проблемам религии… Боже мой, я, кажется, мог бы даже заплакать от этой утраты!
Оказывается, когда я расстроен, мне необходимо что-нибудь прекрасное, способное убедить, что жизнь не является такой уж бессмысленной, уродливой и отвратительной. Как-то раз я заперся в квартире и провел весь день, слушая Моцарта, Баха, Вивальди, Бетховена, Чайковского и других музыкальных гениев. Великие композиторы должны бы в гробу перевернуться от того, как изменилась музыка: на смену симфониям и сонатам пришли гаражный рок и рэп. Это наводит на меня тоску, и я начинаю думать, что мне было бы лучше жить в одно время с теми композиторами, а не теперь…
Я знаю, что и прежде любил классическую музыку, потому что здесь, в моей квартире, так много ее записей. А раз я продолжаю любить эту музыку, значит, я не утратил себя полностью и частично остаюсь тем человеком, каким был прежде.
Больше всего мне нравятся партитуры Моцарта. Я согласен с мыслью, что Бог общается с людьми
