уж эти ночные стражи! Совершенно не умеют себя вести и орут как оглашенные. Если их крик достигнет ушей Аруджа, если разбудит его – начнется светопреставление. На рассвете бейлербея посещают самые приятные сны.
Стражник входит в сад и спешит к Осману:
– Тебя Арудж-Баба зовет!
В такую рань? Пресвятая Богородица, не иначе как земля перевернулась.
Осман видит, что дверь опочивальни его господина не заперта, но, чтобы толкнуть ее и войти, старику приходится приложить огромные усилия. У него просто живот сводит, когда к обычному волнению, которое он испытывает при вызове к Аруджу, примешивается страх, что он нарушил какие-то правила. Сегодня, например, Осман выполнил работу садовника, хотя это делать ему не положено.
Старик входит, делает несколько бесшумных шагов и в полутьме видит Аруджа: тот лежит в постели и спокойно спит.
Осман задерживает дыхание и, не оборачиваясь, пятится к порогу. Один, два, три шага…
– Ты куда это удираешь? Я же сказал, что желаю с тобой говорить.
– Слушаюсь, господин, виноват я, не надо было приходить в сад, но розы на рассвете такие красивые! И еще мне нужно было собрать листья шиповника и «дамасской красавицы», пока на них роса не высохла.
Когда Осман начинает говорить, его уже не остановишь. Да, конечно, он не спросил разрешения, но главный садовник не возражает, он не ревнует, наоборот, даже благодарен ему за помощь в саду.
– Да замолчи ты! Язык, что ли, тебе отрезать и на куски изрубить? Мучение какое-то! – восклицает Арудж, все еще лежащий с закрытыми глазами.
– Я подрезал розы без разрешения садовника. Признаюсь. Накажите меня, как считаете нужным.
– Хватит!
Арудж-Баба открывает глаза, но они у него не сердитые, а весело поблескивают. Ему нет никакого дела до подрезанных стариком роз: мог бы вообще вырвать их с корнем и растоптать.
– По мне, так можешь их съесть со всеми шипами и главным садовником. Хочешь ты, наконец, услышать последние новости о Хасане или не хочешь?
Оказывается, ночью в порт пришло первое судно с трофеями. Отличная работа! И Хайраддин уверяет, что главная заслуга в этом принадлежит Хасану, который, кстати, прислал и подарки. Для Османа – всякую мелочь и еще глиняный горшок с маслинами, замаринованными так, как это делается у них на родине.
– Возьми его, он там, на столе.
Осман берет подарок и прижимает его к груди.
– Можешь открыть и есть, смотри только косточками не подавись.
Осман послушно выполняет приказание.
– Дай хоть одну попробовать!
Арудж-Баба берет целую горсть маслин и начинает рассказывать о дальнейших планах мореходов:
– Домой они сейчас не вернутся, пойдут на север. Бери перо, нужно им ответить.
Арудж-Баба малограмотен: писать кое-как он умеет, но сколько ошибок лепит! Вся ученость в этом семействе досталась Хайраддину. Осман пишет грамотно и чисто. Ему пришлось научиться этому уже в старости – на спор с Хасаном. Трудно, конечно, было, зато какое чудо – чувствовать, что ты хоть в чем-то превосходишь самого Аруджа. И всякий раз, когда чудо это повторяется, он возносит хвалу Христу и Магомету.
– «Дорогой мой сын и любезный брат». Нет. «Дорогие брат и сын». Нет. Пиши просто: «Арудж-Баба шлет привет Хайраддину и Хасану».
Письмо переправляют в условленное место, присовокупив к нему сверток с медовыми сластями и кунжутным печеньем – оно и питательно, и остается на удивление хрустящим даже в сырых корабельных кладовых.
VI
Часть неба затянута тучами – с виду вроде бы безобидными. На мостике флагманского судна перед довольным Хайраддином, поигрывающим шнурками своего плаща, разложены всевозможные навигационные инструменты: командор отдает последние приказания прибывшим к нему капитанам остальных кораблей. Морская гладь не шелохнется: лагуна на две трети отгорожена от внешнего мира отвесными скалами, а выход в море прикрывает изогнутый крючком мыс. Это укрытое от ветров и капризов погоды местечко – одно из тайных прибежищ алжирских берберов, здесь флот Хайраддина отдыхает, как в колыбели. Каждый, кому вздумалось бы глянуть вниз со скалистого берега, может принять его за мирную флотилию больших рыболовных или транспортных шхун – легких, опрятных и с виду совершенно не воинственных. Но галиоты Краснобородых – их длина около двадцати метров – способны напасть на любое судно и на любые береговые укрепления, хотя на них и не видно никакого оружия. Да только кому придет в голову карабкаться из любопытства на эти скалы? Убежище надежное, но все равно матросы несут постоянную караульную вахту. По трапу с левого борта на мостик поднимаются Хасан и Ахмед Фузули, совершившие очередной обход постов. Все спокойно. Только вот в небе погромыхивает гром и изредка сверкают молнии. Хасан проверяет готовность судов к выходу в море.
– Ну что, Хайраддин, отправляемся?
– Я – да. Если хочешь, могу взять тебя с собой вместо Ахмеда Фузули, который перейдет на твой галиот и будет нас ждать здесь, вместе с остальными. На дело выйдет только мой флагман.
Совещание окончено, все офицеры могут возвратиться на свои места. Приказы остающимся уже отданы.
– Так как же? Решился?
– Конечно!
– Но ведь начинается гроза…
– Да.
Впечатление такое, что Хайраддин совсем не прочь сразиться еще и с бурей. Он даже готов поделиться с Хасаном деталями своего плана.
– Мы двинем на север. Там нас ждет одно забавное дельце.
Хайраддин, всегда такой уравновешенный, сегодня взволнован как мальчишка. В его глазах поблескивают лукавые искорки – совсем как у Аруджа.
Хасана не удивляет решение сниматься с якоря немедленно: неожиданность свойственна тактике военных действий корсаров, к «прогулкам» же такая погода не располагает. Сейчас вряд ли кто-нибудь решится выйти в открытое море без крайней необходимости – какое уж тут может быть забавное дельце! Дождя пока нет, но на западе грозно сверкают молнии, да и ветер все усиливается.
– Боишься?
– Нет. Когда выходим?
– Сию минуту.
Друзья, возвращающиеся на свои суда, прощаются. Хасан обнимает Ахмеда Фузули. Отдают швартовы. Хайраддин прихлебывает из кубка черненого металла сидр с медом.
– Какие будут приказания? – спрашивает Хасан.
– Все уже делается без тебя. Ты проверял посты, отдохни. Хасан с поклоном желает Хайраддину спокойной ночи.
– Тебя не интересует цель нашей операции?
– Ты сказал, что мы направляемся на север и что сможем там позабавиться.
В улыбке Хасана сквозит веселый вызов; он сбрасывает с себя плащ, расстилает его на связке канатов, ложится и заворачивается в грубошерстную ткань так, что становится похожим на серый продолговатый кокон. Вся палуба уже усеяна такими коконами: матросы, без которых можно обойтись при выходе из гавани, спят, чтобы набраться сил для грядущего дня.
Во время второй ночной вахты Хасан, без рубахи, потный, сидит на веслах. Боцман задает темп своей терзающей слух дудкой. Но как ни противен этот звук, он все же помогает гребцам ритмичнее взмахивать веслами, на каждом из которых сидят по двое. Но какой бешеный темп! Когда море такое неспокойное, одни весла часто машут вхолостую, зато на другие приходится вся
