неповоротливым, как портовый бакен. В лучшем случае его можно поставить на якорь и размещать в его трюмах пленных, когда их набирается слишком много и нужно ждать поступления выкупа. Но загромождать им порт тоже нехорошо. Выгоднее всего подыскать для него нового хозяина, любителя таких галер. Среди пашей разных приморских государств наверняка найдется человек, который будет счастлив приобрести сказочное адмиральское судно самого Папы Римского, а заплатит он за галеру тем больше, чем ярче ее размалевать. Чтобы получить хорошую цену, с наступлением весны надо будет провести аукцион.
Готовя судно к аукциону, рабочие наводят где надо позолоту, освежают украшения, не запрещенные религией: одни подновляют, другие, неподходящие, замазывают или убирают. Деревянную скульптуру с носа судна приходится снять: ни один паша-мусульманин не захочет плавать по морям, разрезая воду носом, на котором красуется фигура женщины. С борта снимают также несколько пушек, которые могут пригодиться в другом месте и которые не очень-то приятно видеть однажды нацеленными на тебя же. Рабочие на верфи одеты кто во что: здесь можно увидеть и грубые шаровары, и вязаные фуфайки, и пышные короткие штаны, уже превратившиеся в сплошные лохмотья, и шкуры диких зверей, а также рясы, камзолы, рубахи из простого крестьянского полотна, изодранные в лоскуты тонкие плащи, туники, кафтаны, обрывки шелка, бахрому и прочие приметы былой восточной роскоши. Одним нравится носить на себе отрепья, все еще свидетельствующие об их славном прошлом, другие, не стесняясь, работают босиком, с обнаженными торсами. Налетающий время от времени морской бриз осушает пот.
Хасан ежедневно приходит на верфь проверять ход работ. Иногда он задерживается там подолгу и сам принимается за дело. Специально для него поставили маленький шатер, в котором он переодевается. Не может же принц орудовать пилой и рубанком в длинной галабии и атласных шароварах, сшитых придворными портными. На верфи он обычно надевает матросские штаны и подвязывает свои длинные чудесные волосы полоской ткани или тонким льняным шнурком.
Поначалу людей, привыкших к совсем другому отношению, смущало, что сам берберский принц держится с ними запросто. И знатным, и совсем простым пленникам казалось, что вовсе ни к чему такая демонстрация; но потом, когда они попривыкли к своей новой жизни, эта странность для них тоже стала нормой. И теперь многие считают Хасана другом, с которым можно перекинуться шуткой и посостязаться в умении вязать морские узлы.
Пленники разделены на группы, в которых не всегда соблюдается иерархия, существовавшая до плена: все зависит от наличия необходимых для дела знаний и умения.
Группы эти непостоянные, работники в них все время меняются. Лучше не допускать, чтобы в группах создавались слишком прочные связи. Там, где сосредоточено много пленников, работающих с инструментами, которые мало чем отличаются от оружия, всегда есть опасность бунта.
В данном случае опасаться крепкой спайки между пленниками не приходится: представители Папы и испанские посланцы постоянно ссорятся между собой, кроме того, в этих двух лагерях то и дело вспыхивают стычки между немцами и фламандцами, между итальянцами и испанцами, между итальянцами и швейцарцами. Когда стычки начинают перерастать в беспорядки, надсмотрщики не очень церемонятся: отрубают зачинщикам три пальца на руке или полстопы на правой ноге – все-таки это лучше, чем дурацкая резня между соперничающими бандами. Иногда можно ограничиться и менее суровыми наказаниями – несколькими ударами плетью или парой ведер соленой воды, вылитых на рану. А в некоторых случаях помогают поощрения: большая, чем обычно, порция еды, какое-нибудь лакомство, короткий отдых, женщина.
И все-таки жизнь на верфи состоит не из одних мучений. Люди, хоть и жалуются, предпочитают не бездельничать, а работать и иногда даже развлекаются. Кое-кто из них раньше ничего не умел делать, а теперь учится какому-нибудь ремеслу. У некоторых от такого здорового образа жизни проходят старые хвори, кровь течет по жилам быстрее и желчь не застаивается. Нечто подобное произошло и с маркизом де Комаресом: лицо у него уже не такое синюшное, да и морщины разгладились, хотя он изо всех сил старается сохранить вид смертельно обиженного человека. С тех пор как маркиз вынужден заниматься недостойным его грязным трудом, в его душе даже проснулись какие-то неведомые ему ранее чувства, хотя Жан-Пьер де Лаплюм, например, убежден, что испанский гранд чувствовать что-либо неспособен, ибо души у него вообще нет. В действительности же в душе маркиза бушуют страсти: чувство унижения оттого, что ему приходится выполнять черную работу, борется в нем с гордостью, когда он показывает своим людям, что не боится физического труда и ни за что не проявит слабости духа. Надо сказать, что в области технических знаний Комарес был прежде полным невеждой, а теперь начинает кое в чем разбираться. Раньше ему всегда приходилось полагаться на подчиненных, которые без всякого контроля разрабатывали планы и составляли сметы предстоящих расходов. Теперь он уже более четко представляет себе, сколько требуется людей, времени и материалов для строительства и эксплуатации военного корабля или для плотницких работ. Приходится признать, что даже из прискорбной ситуации, в которую он попал, можно извлечь какой- то полезный урок, которым он не преминет воспользоваться в предстоящей борьбе с нынешними его хозяевами. Когда подвернется такой удобный случай – не важно: упорства Комаресу не занимать. И терпения тоже.
Спуск тяжелой артиллерии оказывается очень сложным делом. Тут нужны специальные лебедки и наклонные настилы. Пушки разбирают, помечая все снятые с них детали, и прежде, чем решить, где их можно будет снова смонтировать, проверяют и пробуют различные модели.
Во время этих работ Хасан обнаруживает, что прицельное устройство одной из тяжелых пушек, установленных на борту папского флагмана, отличается от всех, что он видел прежде. Он удивлен и корит себя за то, что не заметил этого во время плавания. Слава Богу, что пушку не пришлось ни разу использовать в деле. Он велит привести к нему папских канониров, но узнает, что на флагмане был только один канонир, да и тот, бедняга, погиб в числе первых, так что никто ничего не знает. Действительно, судну ведь отводилась сугубо представительская роль, и пушки на него ставили «для красоты».
– Кто же мог ждать нападения, – смущенно замечает один из офицеров. – Его святейшество Папа всегда полагался на силу дипломатии.
Хасан с любопытством изучает это орудие вместе с группой рабочих, занимающихся его переноской. Тут и арабы, и евреи, и левантинцы, и немцы, знающие толк в огнестрельном оружии; все признают, что прицельный механизм у пушки необычный, но в чем секрет – догадаться не могут.
– Да кому же еще, как не мне, это знать! – восклицает капитан де Лаплюм, когда его отыскивают в укромном уголке на причале, где он предается послеобеденному отдыху.
Жан-Пьера приводят к Хасану на флагман. Француз счастлив, что его изобретение вызвало такой интерес. Это же он, он самолично разработал новый механизм и следил за его изготовлением. Он своим умом до всего дошел, догадался, что такое простое приспособление позволит стрелять проще и точнее.
– И результат действительно оправдал ваши надежды?
– Дорогой мой принц, терпения у меня хватает: я уверен в правильности расчетов, произведенных мною в минуты особого просветления. Но до сих пор не представилось случая испытать мое изобретение в деле, – отвечает Жан-Пьер с самодовольной улыбкой. – Результат может быть только блестящим. Но молодежь нетерпелива, если вам угодно – мы произведем испытание прямо здесь. Я польщен вашим вниманием к орудию.
Пушку уже сдвинули, и она утратила устойчивость. Испытывать ее, не закрепив прочно на новом месте, нельзя. А завтра ее уже должны переправить на бастионы порта. Существует строгое правило: пленные не должны знать, где размещены оборонительные укрепления, но в данном случае, учитывая необходимость оснастить оборону порта самым лучшим оружием, можно рискнуть и отвести на бастион Жан-Пьера де Лаплюма – единственного человека, знающего секрет замысловатого устройства.
Вот орудие уже установлено, тщательно прочищено и смазано. Жан-Пьер, чрезвычайно взволнованный, желает лично выполнить обязанность канонира: ни к чему, говорит он, тратить время на объяснения всех особенностей обращения с новым механизмом несведущему солдату. В действительности же он просто всех ревнует к своей тайне.
Когда наступает решающий момент, в порт и в город отправляют глашатая: он оповестит жителей, что будет произведен пушечный выстрел из нового орудия, пусть не пугаются.
Пушку нацеливают в открытое море и стреляют. О ужас! Канонир и рабочие, перетаскивавшие орудие и оставшиеся из любопытства поблизости, не приняли должных мер безопасности и теперь черны от копоти,
