стали! И он так же гибок и послушен, как стальной клинок, – с удовольствием думает Осман Якуб, вспоминая, сколько раз в прошлом удавалось ему преодолевать его упрямство с помощью терпеливых и разумных доводов. Не то чтобы этот озорник Хасан всегда в детстве слушался своего наставника. Он брыкался, вставал на дыбы, у него были приступы гнева. Осман хорошо помнит, сколько проделок Хасана приходилось ему скрывать и от Аруджа, и от учителей и сколько раз он был вынужден его наказывать.
Профиль Хасана четко вырисовывается в лунном свете на фоне розоватых камней террасы.
«Интересно, архангел Гавриил, известный своей красотой, так же хорош?» – спрашивает сам себя Осман, гордясь красотой своего мальчика, как будто он и в самом деле его отец. Старик гордится и тем, что при разных дворах ходит столько таинственных слухов о прекрасном наследнике Краснобородых – больше, чем о ком бы то ни было еще, хотя говорят о нем часто с завистью и неприязнью.
«Это даже лучше, – думает Осман Якуб, – загадочность подобает государям, а зависть служит прекрасной приправой к страху».
– Какой он? Как выглядит? – спрашивают друг у друга сплетники в коридорах дворца в Толедо. – Неужели у него такой же тонкий голос, как у всех кастратов?
Шарлотта-Бартоломеа, которой все больше нравится удивлять и шокировать, сообщила Осману в письме, что однажды, проходя мимо группы беседующих, задававших друг другу этот вопрос, она, ко всеобщему удивлению, ответила: «Голос у него просто божественный». – И удалилась, нарочито громко стуча по мраморному полу высокими итальянскими каблуками.
Его Хасан действительно был необыкновенным ребенком. Вероятно, потому, что родился и вырос в горах. Еще в детстве он часто замыкался в себе и никакими силами невозможно было отвлечь его. А может быть, эти попытки и были главной ошибкой Османа: нельзя вмешиваться в жизнь души, этот порог запрещено переступать. Хотя мальчик многому научил своего наставника, кругозор Османа Якуба Сальваторе Ротунно в целом так и не расширился. Среди тех познаний, которые осели в усталом мозгу Османа, и науками Хасана лежит целая пропасть. Колесики, которые должны были бы крутиться в голове Османа, вызывая к жизни то или иное суждение и заставляя работать мысль, буксуют, скрипят и не могут угнаться за быстрыми мыслями его питомца. Впрочем, это доставляет Осману радость. Какая мать не радуется, если ребенок умнее ее?
– Молодец, – говорит Хайраддин одобрительно, – ты хорошо укрепил наш город.
Осман и не сомневался, что оценка будет положительной, однако, услышав ее, он вздыхает с облегчением.
Свернувшись калачиком у низкой стены террасы, на которой стоят вазы с розовой сальвией и тимьяном, он принюхивается: воздух все такой же неподвижный, но менее раскаленный. Уже поздно. Решительным жестом Осман удаляет мальчиков с опахалами: они уходят с грациозными поклонами. Музыканты тоже могут идти спать, и, как только замирают последние шаги, террасу окутывает бархатная тишина.
Осман Якуб, не дожидаясь разрешения, осторожно снимает туфли с ног старого раиса и умелыми, мудрыми руками начинает массаж прямо с мизинцев. Нажимая, поглаживая, делая легкие растирания, он думает о мире и покое, чтобы внушить такие же мирные и спокойные мысли своему другу и господину.
Осман верит в то, чего не осмелится рассказать никому, – будто бы мысли могут передаваться от одного человека к другому, без слов, иными путями, о существовании которых люди даже не подозревают. И не только от одного человека к другому: по мнению Османа, все сущее на земле, все, что создано Господом, мыслит. Однако совсем не обязательно от человека к человеку передается самая лучшая, самая благородная, самая здравая мысль. Чаще всего передается та мысль, которая имеет наибольшую проникающую силу.
Османа охватывает беспокойство. Его мирные мысли потревожены и постепенно улетучиваются. Его душа угнетена ужасными видениями войны, картинами кровавых сражений проигранных битв. Продолжая массаж, он пытается сопротивляться, хотя чувствует, что ему передаются мысли Краснобородого. А иначе с чего бы невежественный слуга стал разбирать ошибки, допущенные его господами в Тунисе?
Первая ошибка: когда Краснобородые много лет назад решили покинуть Тунис, в котором правили, почитаемые всеми, чтобы перебраться в Дьерб, а затем в Алжир, то должны были оставить город в более надежных руках.
Вторая ошибка: когда Хайраддин решил отправиться в Тунис и снова взять его под предлогом изгнания тирана Мулаи-Хасана, он недооценил его дружбу с императором Карлом Габсбургским, а также возможность того, что европейцы могут прекратить свои внутренние распри, чтобы выступить единым фронтом против него, Хайраддина.
Третья ошибка: изгнав Мулаи-Хасана, Хайраддин почувствовал себя в полной безопасности и отослал обратно в Истанбул янычар – Великий Султан дал ему их в поддержку, оставшись в Тунисе с несколькими тысячами солдат.
Четвертая ошибка: он разрешил торговцам держать у себя в банях тысячи рабов в ожидании продажи или выкупа.
Пятая ошибка: он не забрал у жителей Туниса ни их золота, ни имущества, оставив им, таким образом, надежду, что они смогут освободиться, вступив в предательский сговор.
– Я вел себя как дурак. Две эти проигранные войны, сынок, может быть, самый важный урок, который твои отцы преподали тебе, – говорит Хайраддин после долгого молчания, подтверждая подозрения Османа, что посетившие его мысли на самом деле были мыслями его хозяина. – Но теперь хватит об этом, – заключает Краснобородый громовым голосом. – Надо стряхнуть с себя горечь поражения: она порождает летаргию. Подумаем о строительных работах. Вскоре нам понадобятся быстрые и легкие суда.
И пока Хайраддин излагает сыну свой новый план, Осман с изумлением и тревогой обнаруживает, что речь идет еще об одной военной авантюре. Он возвращается в свой угол у стены, слушает и молчит. Никогда ему не удастся с помощью массажа освободить Хайраддина от его дурных мыслей, раз война так прочно вошла в его сердце. Напротив, скорее яд войны отравит кровь Османа.
На следующий день Хайраддин перебирается на судоверфь. Голуби летают в Бону и обратно. Город, оставшийся союзником Хайраддина, не пострадал. Поддерживается также почтовая связь с людьми, которым не нашлось места на уцелевших кораблях, и теперь они возвращаются сухопутным путем. Они очень измотаны, у них мало лошадей и верблюдов, мало пищи и воды, но они возвращаются.
Продолжают поступать также вести из Туниса. Их посылает Рум-заде, бывший школьный товарищ Хасана.
– Рум-заде? Что он делает в Тунисе?
– Собирает сведения для нас!
Рум-заде отправился торговать китайским шелком и по дороге услышал, что дела в Тунисе идут совсем плохо. Прибыв в Тунис, он встретил берберов уже за стенами города и был очень огорчен.
– Что же мне делать? Не могу же я бросить такой ценный товар! Я проникну в город и таким образом смогу сообщать вам, что там происходит.
Хайраддин поддался соблазну и разрешил ему войти в город. Рум-заде, забросив свой шелк, с легкостью проник в венгерские войска под видом странствующего монаха. В первом послании он сообщил, что тут же сменил обличье и выдал себя за маркитанта. Он всегда славился умением перевоплощаться, и теперь от послания к посланию можно заметить, что он в нем совершенствуется. Он даже присутствует на советах в качестве гвардейца особой охраны, что лишь свидетельствует о беспорядке, царящем среди императорских войск.
Карл Габсбургский не сумел помешать мародерству, которому предалась армия, уже давно не получавшая жалованья. И через три дня варварского разбоя уже невозможно было вернуть к порядку и дисциплине разнуздавшуюся солдатню. Множество разных национальностей, разные командиры, соперничающие друг с другом, вавилонское смешение языков, покроев одежд, обычаев, жестокость и злоба всех, вместе взятых.
– Они надолго увязнут в этой грязи.
Предсказание Хайраддина подтверждается все новыми сообщениями и слухами.
Разные отряды, из которых состоит императорская армия, наперегонки грабят, жгут, насилуют, убивают мужчин, женщин, детей, уничтожают дорогие художественные изделия, разворовывают бесценные сокровища.
