Он встал. Он стоял и молча смотрел на нее.
– Ну что ты молчишь? – Она тоже смотрела на него не отрываясь. – Нельзя, да?
Он подошел к лесенке в углу веранды – Нелька только теперь ее заметила – и сбежал вниз. Походка у него совсем не изменилась. До конца лестницы оставалась еще одна ступенька. Он наклонился и поцеловал Нельку в висок. Поцелуй получился короткий и легкий. Губы у него еще были холодными от виски и льда.
«Та же удаль, тот же блеск в его глазах», – вспомнила она давнюю песню.
Тридцать пять лет назад этому, может, и не приходилось удивляться. Но и теперь это ее не удивило. Она и не думала, чтобы он мог перемениться. Да и в песне той пелось ведь о том же – о целой жизни, которая не переменила никого.
– Пойдем, Неля, – сказал он.
– Ты не расплатился.
– Ничего. В другой раз. Я здесь часто бываю.
– Мне Ванька рассказывал.
– Он вырос хороший.
– Моей заслуги в этом мало.
– Моей и вовсе нет.
– Ты думаешь?
Он улыбнулся. Так, как только он улыбался всегда, – одними глазами. За все годы, что прошли без него, за всю свою жизнь, Нелька не встретила ни одного человека, у которого была бы такая улыбка. Даже у Ваньки, который был похож на своего отца, ей казалось, как две капли воды, улыбка была другая.
Даня окинул ее быстрым взглядом и спросил:
– Ты без вещей?
– О господи! – воскликнула Нелька. – Я же чемодан в лавке забыла! В той, которая в твоем доме. Ну ладно, не украдут, надеюсь.
Даня к чему-то прислушался.
– Не украдут, – кивнул он. В глазах у него почему-то мелькнул смех. Вертикальная, как у микеланджеловского Давида, морщинка между бровями исчезла. – Там было что-нибудь ценное? – спросил он.
– Я не помню.
Она смотрела в его глаза и не очень понимала, о чем он спрашивает.
Ее жизнь прошла без него. Зачем?
– Пойдем, Нелька, – сказал он. И непонятно добавил: – Поздно мы спохватились.
Возле Даниного дома было выставлено оцепление. Прохожие стояли вдоль натянутых ленточек и взволнованно переговаривались. Нелька узнала среди них лавочника-араба. Крутились мигалки на машине «Скорой» и на двух полицейских автомобилях.
– А что здесь случилось? – удивленно спросила она.
И сразу же увидела свой чемодан. Вернее, то, что от него осталось. Чемодан был приметный, красный, и узнать его было нетрудно даже после того как он превратился в груду ошметков.
– С твоим появлением жизнь всегда становилась бурной, – заметил Даня. – Ну и просто здесь нельзя бросать сумки где попало. Конечно, Ахмед вызвал полицию, и твой чемодан на всякий случай расстреляли. Есть такая специальная пушка. Не волнуйся, ничего страшного не будет. Только объясняться придется. А времени жаль.
О том, что ему жаль времени, Даня сказал каким-то мимолетным тоном. Нелька поняла, почему: он не знал, на сколько она приехала. Она и сама этого не знала.
Пока составляли протокол, пока расходились зеваки, разворачивались и уезжали машины, она не отрываясь смотрела на Даню. Он объяснялся с полицейскими, подписывал какие-то бумаги, что-то говорил хозяину лавки… А она вспоминала тот день, когда Таня забрала ее с Ванькой из роддома.
Положив ребенка на диван в гостиной, Таня развязала синюю ленточку, развернула одеяло.
– Спит, – сказала она, отодвигая от его лица кружевной уголок простынки. – Красивый… Хотя на тебя совсем не похож.
– А какая связь? – пожала плечами Нелька. – Будто, кроме меня, ему не в кого красивым быть.
– Ты должна была уехать, – сказала Таня.
Ее голос прозвучал жестко, резко. Никогда она так не разговаривала с сестрой! Тем более что Нелька давно ведь рассказала ей, почему не уехала с Даней, и Таня, кажется, ее поняла…
– Я тогда… не могла… – пробормотала Нелька.
– Могла! – В Танином голосе не было ни тени сочувствия. – Ты родила от него ребенка, значит, ты его любила. А это единственное, что нужно.
– Но я… – пролепетала Нелька. – Я же не знала…
– Ты взрослый человек – пора знать, что ничего дороже нет. Никакой мысли, идеи, работы, заботы, родины – ни-че-го! Ты должна была оставить все и уехать с ним. – Она наконец оторвала взгляд от племянника, обернулась к Нельке и тут только заметила, что с ней происходит. – Нель! – воскликнула Таня, подхватывая ее под руку. – Нелличка, плохо тебе, да? Сядь, сядь. Успокойся. Да, хороша я… Как будто теперь что-то можно изменить! Нель, ну прости меня.
– За что прощать, Таня? – чуть слышно проговорила Нелька. – Это же правда. Ничего дороже нет…
И вот теперь она смотрела на мужчину, о котором были сказаны когда-то эти слова, и все с той же ясной силой понимала, что они – правда.
«Моя жизнь прошла без него. Зачем? Сострадание… Какое у меня тогда к Олегу могло быть сострадание, господи! Так – глупый домысел, пустая игра, выдуманный долг… Что я наделала?!»
Даня подошел к ней, складывая и пряча в карман листы протокола.
– Ну вот и все, – сказал он. И, присмотревшись к Нелькиному лицу, встревоженно спросил: – Нель, ты испугалась? Почему ты плачешь?
– Я… Ничего, Дань, это неважно, – проговорила она и поспешно вытерла слезы.
– Пойдем?
– Да.
Он открыл подъезд, они поднялись по лестнице – на какой этаж, Нелька не заметила.
Даня открыл балконную дверь. В квартиру вкатились, как волна, шумы и шорохи ночного города. Да, была уже ночь. Он стоял у балкона и смотрел на подсвеченный купол на холме напротив. Его силуэт был резок и ясен на фоне темного неба, и звезд, и уличных огней. Нелька молчала.
Наконец он обернулся.
– Неля, – сказал он, – а ведь я боялся тебя увидеть.
– Боялся, что я совсем старая? – усмехнулась она. – А я оказалась еще ничего?
– Да нет.
– Что – нет? Совсем старая оказалась?
– Не этого боялся. А того, что увижу тебя и… И как будто чужую. Это было бы невыносимо. Ты понимаешь? – Она молчала, и он объяснил: – Я же тебя и в первый раз увидел с очень ясным чувством, и во второй, и в третий. Мне каждый раз казалось, что передо мной… не чужой человек. Это я осторожно так называю, извини. – Он усмехнулся. – Я привык говорить осторожно.
– А я не привыкла.
Нелька подошла к Дане, коснулась его плеча. Под тонкой белой рубашкой оно было твердое, как камень.
– Ну да, мы с тобой прожили наши жизни по-разному, – кивнул он. – Конечно, у нас разные привычки.
– Я не о том.
Нелька смотрела на свою ладонь, лежащую на его плече. Это было захватывающее зрелище!
– А о чем? – спросил Даня, не глядя на нее.
– Страсть, может, меньше стала. За эти тридцать пять лет. А любовь – нет. Вот о чем.
Он быстро обернулся, посмотрел ей в лицо. Нелькина ладонь скользнула вниз от стремительности его
