горячий бульвар и пошли к центру, стараясь держаться в тени платанов. – Жарко в городе… Я думал, когда ты приедешь, можно в Ситжес перебраться на лето. Это близко, километров тридцать. Роскошное такое местечко, – улыбнулся он. – Каталонский Сен-Тропез. Подарю тебе бриллианты большие-пребольшие от Ван Клифа и Арпеля, снимем виллу, будем кататься на красной-прекрасной машине и в синем-пресинем море купаться. И все ты забудешь… Не обижайся, Алечка. – Он легонько сжал ее руку. – Это я шучу.
– Почему же? – Аля засмеялась, чувствуя, что сейчас заплачет; ему она не давала этого заметить. – Бриллианты – дело блестящее, и машину красную я никогда в жизни не водила. Поедем в твой Сен-Тропез, раз тебе нравится!
– Да мне-то и у себя под крышей нравится, – улыбнулся он. – Вот тебе…
– А мне… – начала было она.
– Не говори! – вдруг глухо проговорил Андрей. – Не говори, Аля, я знаю, что ты скажешь… Хочешь, я тебе одну улочку покажу, совсем рядом, вот сейчас свернем? – Это он произнес уже совсем другим голосом. – Как фильм феллиниевский, хоть и не Италия.
Они свернули с Рамблас на какую-то улицу – и Але показалось, что они попали в другой город. Она уже успела привыкнуть к тому, что Барселона – это праздник, а тут…
Маленькие домики лепились друг к другу как белые соты, белье висело на протянутых между ними веревках. Высокий длинноволосый парень сидел на каком-то подобии завалинки под изогнутым деревом, едва не доставая головой до крыши приземистого дома, и курил, глядя перед собой пустыми глазами. Аля сразу узнала запах марихуаны, повисший в жарком воздухе.
Рядом с парнем стояла девочка лет двенадцати и внимательно наблюдала за тем, как он затягивается травкой – не забывая, впрочем, стрелять ярко подведенными глазками в сторону праздношатающихся туристов, какими выглядели здесь Аля с Андреем.
Не то чтобы Алю как-то особенно потрясали контрасты: в Москве, пожалуй, контрастов было сейчас не меньше. Но едва эта мысль мелькнула в ее сознании, как все связанное с Москвой встало перед глазами так ясно, словно проступило на выбеленной стене дома, прямо за спиной у курильщика…
Она действительно оказалась в тупике. Здесь, в Барселоне, Аля совершенно ясно поняла, что Андрей все это не бросит. А там, в Москве, она чувствовала, что жить без него не может и лучше умрет, чем избавится от его ребенка. Значит, оставалось только забыть о театре, вне которого она себя не представляла.
Тени девочки и курильщика мелькали на белой стене так же, как мелькали по стенам темного театрального зала тени от лампы на режиссерском столике…
– Пойдем, Андрей, – сказала Аля, судорожно сглатывая подступивший к горлу ком. – Ну, курит травку, что тут интересного? И правда жарко, я уже мокрая вся, не до Феллини.
Аля проснулась ночью от мучительного, острого приступа тошноты.
До сих пор она не чувствовала ничего подобного. Наверное, волнения последних дней были так сильны, что перебили и тошноту, и головокружение. А теперь, лежа рядом с Андреем на свежей, прохладной постели, чувствуя его тихое дыхание, она расслабилась и тут же ощутила все это опять.
Тошнота подступила так мгновенно, что Аля испугалась, что не добежит до туалета.
До туалета, совмещенного с ванной, она, правда, добежала, зажимая рот рукой, но уж здесь ей стало так плохо, как не было никогда в жизни. Ее не то что выворачивало наизнанку – ей казалось, что все внутренности выходят у нее горлом.
Рядом с большой, почти как бассейн, ванной стояла смешная авангардистская фигурка: существо с эффектными дамскими ножками ярко-красного цвета и с желтой, как подсолнух, головой. Попка этого жизнерадостного создания была соблазнительно отставлена назад, голова вместо прически была увенчана водопроводным краном, а на протянутой руке висели полотенца.
Вся дрожа от слабости, с прыгающими в глазах пятнами, Аля умылась и присела на постамент рядом с туфельками этой смешной Мойдодырши.
«Этого только не хватало, – с тоской подумала она. – Приехала, называется! Устрою ему веселенькую жизнь вместо отдыха…»
Тошнота все не проходила, спазмами схватывала пустой желудок, и Аля боялась вернуться в комнату – сидела, обхватив колени руками. Оттого, что все это происходило ночью, от мыслей, которые она так старательно гнала, обыкновенное недомогание разрослось в ее сознании, приобрело черты безысходности.
И слезы полились сами собою – просто от слабости.
– Аля, что случилось? – услышала она.
Андрей вошел в ванную как всегда незаметно: Але ведь было не до того, чтобы закрыть дверь. Как назло, он появился как раз в тот момент, когда слезы дождем текли по ее щекам.
Ее всегда удивляло, как странно он просыпается: только что казалось, что спит глубоким сном, и тут же – открыл глаза, а в них ни следа сна.
Взгляд у него был встревоженный.
– Плохо тебе, Алечка? – спросил Андрей, садясь рядом с нею под красные ножки Мойдодырши. – Целый день на солнце, вот я дурак! Сам-то привык…
– Ты не привык, это у тебя просто генетическая память барселонская, – пытаясь улыбнуться сквозь слезы, пробормотала Аля.
– Бледная какая… – Он обнял ее и ласково провел пальцами по щекам, по заплаканным глазам. – Ничего, моя хорошая, ты тоже привыкнешь, хоть и без генетической памяти. Загоришь ты у меня, посвежеешь, отдохнешь…
– А потом ты меня обратно отвезешь? – всхлипнув, проговорила Аля. – Андрюша! – неожиданно воскликнула она. – Я не могу больше делать вид, что… Я должна с тобой поговорить, я потому и приехала! То есть я не потому, я просто так приехала, потому что без тебя больше не могла, но и еще… Андрюша, сколько можно себя обманывать? Как мы сможем так жить? Это же неправда! Я должна что-то сделать, я
