физиологическое положение, а житейское.
– Леня вас у подъезда ждет, можете ему не звонить, – сказала Тина.
– Да, – кивнула она.
Это входило в условия контракта – чтобы водитель в любую минуту готов был привезти Ренату к Мостовым и доставить обратно домой.
Туманом были залеплены все окна. Пока Рената шла через огромную квартиру в прихожую, отовюду на нее глядела эта белесая пелена.
Машина стояла у самой ограды, на выезде из двора. Идя к ней, Рената оглянулась на дом. Он был так огромен, что закрывал собою все пространство ввысь и вширь, за ним не было видно ни неба, ни длинной Песчаной улицы. Впрочем, небо все-таки было сильнее этой палево-серой громады: облака окутывали всю верхнюю надстройку-башню, в которой жили Мостовые. Оттого в их квартире в любой пасмурный день казалось, будто находишься в самолете – на взлете, в плотной облачности.
Вообще же этот дом-новодел, имитирующий московские сталинские высотки, воспринимался не как дом, а как отдельный город – с многочисленными переходами и площадками, с какими-то оградками и башенками, с большим двором, отделенным от внешнего мира массивной решеткой, с по-своему устроенной жизнью.
Во всяком случае, Рената воспринимала его именно так. И не любила. Ее тяготил этот дом, этот отдельный мир. Он казался ей очень московским, тяжеловесным, помпезным, перенасыщенным скороспелой безвкусицей. И ни за какие благополучия она не согласилась бы в нем жить.
Завидев ее, водитель Леня завел мотор «Ниссана». Рената уже взялась за дверцу машины, но тут массивные дворовые ворота открылись и с улицы въехал «Мерседес» Виталика. В отличие от веселенькой красненькой машинки-игрушечки, которую Мостовой держал для жены, его собственный автомобиль производил то же впечатление солидности, что и он сам.
Рената остановилась, ожидая, когда «Мерседес» остановится рядом с нею. Неудобно было уезжать, не поздоровавшись с Виталиком.
Пока тот выбирался из машины, она подумала: «Удивительно! Я впервые его увидела именно в тот момент его жизни, когда он был совершенно не похож на себя обычного. И то первое впечатление уже не изменить, хотя теперь я вижу, что он совсем другой».
Действительно, как бы солидно ни выглядел при каждой встрече, почти ежедневной, Виталий Витальевич Мостовой, Рената всегда помнила, каким растерянным он был тогда в Братцевском парке, как неловко, отдуваясь, тащил свою жену в ротонду, с какой надеждой смотрел на случайно встреченную женщину, в которой почувствовал уверенность и спокойствие. И никакого ощущения надежности Виталик у нее вызвать уже не мог, как он ни старался.
Что же – жизнь направляет свой бинокль на человека в нужную ей минуту, а не тогда, когда он к этому готов.
– Здравствуйте, Виталий Витальевич, – сказала Рената.
С Тиной они давно уже обращались друг к другу по имени, хотя и на «вы», но с Виталиком она считала нужным сохранять дистанцию, несмотря даже на непростую выговариваемость его имени-отчества.
– Здравствуйте, Рената Кирилловна. Ну как она сегодня?
Этот вопрос Виталик задавал каждый раз, когда Рената навещала его супругу. И каждый раз в его голосе звучала тревога.
– По-моему, хорошо. В клинике я ее посмотрела, все исследования мы сделали. Сейчас она дома.
– А дома она… как?
– Дома с ней тоже все в порядке, – улыбнулась Рената. – Не волнуйтесь, Виталий Витальевич. Вы вовремя приняли меры. Тина здорова и, надеюсь, благополучно родит.
– А насчет родов она что? – не унимался Виталик.
Это был больной вопрос. Находиться под постоянным врачебным наблюдением, то есть не под каким-то наблюдением вообще, а именно под Ренатиным, – на это Тину еще удалось уговорить. Но рожать в воду – это было для нее непреложно, и убедить ее этого не делать не представлялось возможным.
Впрочем, Рената и не была пока особенно настойчива. Она понимала, что такие женщины, как Тина, просто не способны держать в голове несколько здравых мыслей одновременно. Так что разговор о родах лучше было отложить на потом, когда он станет уже совершенно насущным.
Все-таки было в этом что-то унизительное – вместо того чтобы работать так, как она за всю свою жизнь привыкла, теперь ей приходилось изо дня в день заниматься умиротворением вздорной дамочки. Но этот вариант представлялся Ренате сейчас не просто наиболее приемлемым, а даже единственно возможным.
Хотя два месяца назад, когда Виталик ей это предложил, она собиралась отказаться немедленно.
– Подождите, Рената Кирилловна! – видимо, по выражению лица разгадав ее намерение, воскликнул он. – Я понимаю, что вы думаете. Но не решайте второпях.
– Я никуда и не тороплюсь, – пожала плечами она. – Но…
– Ну вы же разумная женщина. Вот и рассудите, – сказал Виталик. – Фактически я вам предлагаю обычную работу по вашей специальности.
– По моей специальности я работаю в больнице, – заметила Рената. – А не на дому у пациентки.
– Ну и работайте себе в больнице! А к пациентке этой, к Тине, мой шофер вас будет в ваше свободное время привозить. И домой отвозить тоже. А я вам за это буду ежемесячно платить столько, сколько вы за год в своей больнице не получаете. Плохо вам это?
Заявление про оплату труда было сделано тем тоном, которого Рената терпеть не могла, – тоном уверенного в своей правоте и в своем праве нувориша. И произойди все это какие-нибудь четыре месяца назад, она не замедлила бы соответствующим образом ответить. Но сейчас… Видимо, сейчас ее поведение определялось не разумом, не воспитанием, не характером даже, а одним только инстинктом самосохранения, то есть правильнее сказать, сохранения своего ребенка.
И, подчиняясь этому инстинкту, Рената ответила:
– Мне это неплохо. Но это мне не свойственно.
– Всем нам что-нибудь раньше было не свойственно, – усмехнулся Виталик. – А потом жизнь по-новому повернулась, и нас повернула, а кого и наизнанку вывернула. Я вот, например, когда-то в Министерстве бытового обслуживания штаны протирал и в мыслях не держал, что на что-нибудь другое способен. А сейчас у меня сеть химчисток по всей стране, сеть супермаркетов экономкласса, и способен я на многое. Во всяком случае, многое могу себе позволить.
Его похвальба производила, безусловно, пошлейшее впечатление. И все-таки было в ней что-то жалкое. Наверное, оттого что Виталик и сам сознавал, насколько тщетны его достижения, если они не могут ему помочь в овладении мыслями собственной жены…
Рената поморщилась от его слов. Но жалость, а вернее, сочувствие к нему у нее все-таки не исчезло.
– Рената Кирилловна, ну пожалейте меня, – словно догадавшись о ее сочувствии, вздохнул Виталик. – Ведь это первый ребенок. А лет мне сами видите сколько, да и Тине тоже. Знаете, что с ней было, когда она визитку вашу найти не могла? Как будто волшебную палочку потеряла, ей-богу!
– Как же вы в таком случае меня нашли? – удивилась Рената. – Я думала, вы просто по моей визитке позвонили.
– Да у вас, по счастью, имя-отчество-фамилия нестандартные, – объяснил он. – В городе на Неве вы единственная Рената Кирилловна Флори. Да я бы вас все равно нашел, хоть бы вы Катерина Ивановна Петрова были.
В его любви к взбалмошной жене было что-то исступленное, и это тоже вызывало сочувствие.
– Хорошо, – сказала Рената. – Но сначала давайте я все-таки устроюсь в клинику. И начну работать. Я ведь только сегодня в Москву приехала, буквально полчаса назад.
– Без вопросов, – заверил Виталик. – Только все-таки… Давайте прямо сейчас к нам съездим, а? Тину успокоим. Я, понимаете, боюсь. Ей же каждую минуту этот наставник может позвонить или дура какая- нибудь, с которой они вместе к наставнику шляются. А с вами она тогда поговорила, и как подменили ее – внятная стала. Поехали, очень вас прошу!
Если уж согласилась на определенные условия в целом, то спорить в мелочах Рената считала
