– Ой, не знаю!
Рената почти всхлипнула. Ну конечно, у соседей по «Москве» были основания ее жалеть. Она и сама сейчас казалась себе какой-то облезлой курицей, которая бестолково кудахчет, не понимая, что ей делать с неведомой опасностью.
– Готовы? – донеслось из-за двери.
– Да, Алеша, входи, – ответила Агния Львовна.
Войдя в комнату, Дежнев сразу подошел к кровати.
– Обнимите меня за шею, – не терпящим возражений тоном велел он. – Только покрепче, а то уроню. Не хотелось бы.
– Я тяжелая! – каким-то не своим, тонким и глупо-жалобным голосом пискнула Рената.
– Приемлемая. Держитесь.
Дежнев не выглядел могучим, даже наоборот, был так же тонок в кости, как его сестра, но поднял Ренату на руки легко, как будто она была эльфом из мультфильма, а не бесформенной теткой на сносях. То есть и не на сносях уже даже, а просто рожающей теткой.
Машина стояла у ступенек веранды. Значит, он с самого начала решил везти ее в больницу.
Агния Львовна легко, как девочка – Рената никогда не видела, чтобы она так двигалась! – сбежала по ступенькам и распахнула перед Алексеем заднюю дверцу.
– Места здесь, по-моему, достаточно, – сказал он. – Так что вы спокойно можете лежать.
Говоря это, он прямо-таки вложил Ренату на заднее сиденье, как вкладывают саблю в ножны. Он сделал это осторожно, но довольно лихо – так, словно всю жизнь загружал рожениц в свою машину. Или всю жизнь вкладывал сабли в ножны? Какие все-таки глупости лезли ей в голову от растерянности и постоянно повторяющейся боли!..
– С богом! – сказала Агния Львовна. – Смотрите же, сразу сообщите, кого родили. Я любопытна как сорока.
– Обязательно, – с трудом сдерживая слезы, проговорила Рената.
Она поджала ноги, чтобы можно было закрыть машину. Дежнев захлопнул заднюю дверцу и сел за руль.
– Пока я выезжаю на шоссе, – сказал он, – вы должны сообразить, куда мы поедем. В Москву точно не успеем?
– Точно, – помотала головой Рената. – Придется в райцентр.
– Райцентр здесь – город Александров. Но ближе отсюда Переславль-Залесский.
– Красивые какие названия… – всхлипнула Рената. – Старинные… Ох, простите, Алексей! Я совсем соображать перестала. Везите куда ближе. Лишь бы в больницу!
Последнюю фразу, которая пришлась на очередную схватку, она уже не произнесла, а почти прокричала, из последних сил стараясь сдерживаться. Сначала ей было неловко перед Дежневым, но теперь, видимо, дело и правда дошло до жизни и смерти, и неловкость исчезла.
– Значит, едем в Переславль-Залесский, – сказал Алексей. Спокойствие, с которым звучал его голос, было теперь уже не холодноватым, а просто ледяным. – Можете наблюдать за дорогой. Здесь в самом деле красивые места. Будем проезжать Плещеево озеро.
– Плещеево озеро… – щурясь от боли, повторила Рената. – Как в сказке.
– Да, есть такая сказка. Про град Китеж, кажется. Правда, сколько я ни бывал в различных точках нашей родины, почти везде находилось какое-нибудь озерцо, которое местные жители с уверенностью считали прообразом града Китежа.
– Аборигены? – сквозь слезы улыбнулась Рената.
– Именно.
Лежа на заднем сиденье, она видела только его руки на руле да коротко остриженный, чуть серебрящийся сединой затылок.
«Москва» находилась километрах в пяти от шоссе – со стороны соснового холма вела туда лесная дорога, незаасфальтированная, но плотная и ровная. Сейчас, утром буднего дня, она была пустынна.
– Открыть окно? – спросил Дежнев. – Подышите воздухом. Может, легче вам будет.
– Мне ничего… – щурясь от боли, пробормотала Рената. И тут же, чтобы не закричать, воскликнула: – Да-да, откройте, пожалуйста!
Стекло опустилось, в лицо хлынул лесной воздух, и ей в самом деле стало легче.
– Это, конечно, непростительная глупость с моей стороны, – сказала она, – что я до таких пор у вас досидела. Но мне так хорошо было! У вас здесь вся жизнь состоит из таких чудесных подробностей… Знаете, ведь у меня никогда ничего такого не было. У меня было – работа, дом, работа. Нет, я не жалуюсь, я жила так, как считала нужным, и никто меня не заставлял жить так, а не иначе. Но вот это все… Самовар этот на веранде… Коржики с маком…
Рената говорила лихорадочно, слишком быстро, речь ее путалась. Но ей почему-то казалось очень важным сказать ему все это.
– Это вы еще летом здесь не жили, – не оборачиваясь, сказал Дежнев. – На Ивана Купалу мы всегда костры жгли и в озере купались. В поход по реке ходили, к часовне. В лесу часовня есть над родником – как у Нестерова на картине, честное слово.
– И шарады загадывали?
– Да.
– А я ведь не очень-то и представляю, что это такое.
– Увидите. Иногда придумаешь что-нибудь довольно трудное, а потом не знаешь, как это показать. Например – мороз крепчал. Попробуйте изобразите!
Терпеть боль, слыша его голос, было, кажется, как-то полегче.
И тут Рената поняла, что терпеть больше не имеет смысла. Она знала о родах все, что можно было знать, она и сама когда-то рожала, но теперь она поняла, что с ней происходит, не с помощью знаний или опыта. Она просто почувствовала это каким-то звериным чутьем, и это же чутье подсказало ей, что спешить уже никуда не нужно.
Но когда в ней заговорило это звериное чутье, включился одновременно с ним и ее трезвый разум, который до сих пор был подавлен болью и страхом, и голова ее заработала четко и ясно.
– Алексей, – сказала Рената, – остановите, пожалуйста. Мы не успеем. Я не ожидала, что схватки будут такими недолгими. Надо позвонить, чтобы «Скорая» ехала сюда. И надо что-нибудь здесь подстелить.
Машина съехала к обочине и остановилась. Алексей вышел из нее и распахнул все дверцы. Лес шелестел и щебетал, журчала вдали какая-то вода – ручей, может. От сильных весенних запахов у Ренаты кружилась голова. Хотя, наверное, не от запахов она кружилась.
– Я уже позвонил, – сказал Дежнев. – На всякий случай. Так что «Скорая», я думаю, едет нам навстречу. Вот плед. Пойдет?
– Да. И аптечку дайте мне, пожалуйста. А сами отойдите подальше.
Дежнев достал из-под сиденья аптечку и, обойдя машину, остановился у Ренатиных ног.
– Вы можете немного приподняться? – спросил он. – Я плед подстелю. Или, может, на траву вас положить?
– Не надо на траву. Земля еще холодная, – выговорила она, задыхаясь. – Отойдите же скорее!
– Отходить я не буду. – В его голосе уже не просто звенели льдинки – в нем громыхали куски льда. – Вы будете мне говорить, что надо делать. Последовательно.
И, услышав это «последовательно», Рената поняла, что возражать ему не надо. Она поняла это так же ясно, как то, что роды уже начинаются. Его голос был таким же знаком незыблемости мира, как рождение и смерть.
– Хорошо, – сказала она. – Не бойтесь. Это, конечно, будет неприятно, но вряд ли трудно. Ребенок лежал правильно и теперь идет правильно. Он сам все сделает, и я тоже. Не бойтесь. Вы только чуть-чуть поможете. В самом конце.
Боль была уже невыносимой. Да, она больше не вызывала паники, но терпеть ее все-таки было нелегко.
– Дайте руку, пожалуйста!
Рената сама не поняла, как вырвались у нее эти слова. В том, чтобы Алексей держал ее за руку, не было
