Все это было обычно, все как всегда, и непонятно только было, почему при таком ровном жизненном фоне впустую скользит сейчас по документам его взгляд. Никогда прежде с ним этого не бывало, он не знал, как вести себя в такой ситуации, и это злило его чрезвычайно.
Алексей резко отодвинул от себя бумаги и вышел из кабинета.
– Алла Сергеевна, меня пару часов не будет, – сказал он. – В принципе я уже на работе. Если что- нибудь срочное, звоните. Но вообще-то звонить необязательно.
Секретарша почти не выказала своего отношения к такой странной начальственной установке, разве что взглянула с некоторым удивлением.
«Поеду к Ирине, – решил Алексей, выходя из офиса. – Все равно голова не работает – развеюсь на свежем воздухе. И лекарство ей, кстати, отвезу».
Он благополучно не бывал на этом самом свежем воздухе, то есть на даче, лет пятнадцать, наверное, а теперь вот зачастил. Детство, что ли, вспомнилось? Это тоже раздражало: Дежнев считал сентиментальные позывы признаком старения, а этого не хотелось, конечно.
Мясницкая встретила его живым движением, по видимости бестолковым, но на самом деле наполненным особенным, со стороны не угадываемым, смыслом. Алексей с детства любил эту улицу, и не только потому, что вырос с ней рядом. Он совпадал с ней по сути, каким бы странным это ни казалось при его сдержанном и при ее, Мясницкой, несдержанном характере.
Поездка к сестре была, конечно, затеяна очень не вовремя. Выбраться в разгар рабочего дня из Центра на Кольцевую, потом на Ярославское шоссе – это была задачка не для слабонервных. Ну да он и не был слабонервным – выберется как-нибудь.
Пробка на набережных была подвижна, но тянулась все же так вяло, что не требовала от водителя, если он никуда не спешил и не метался по рядам, напряженного внимания. Дежнев медленно двигался в сплошном потоке машин и думал о сестре.
Невеселые это были мысли.
Глава 2
Когда родилась сестричка, Алеша обрадовался.
Родители даже удивились: сыну ведь было двенадцать лет, а это как раз тот возраст, когда появление бессмысленного маленького родственника вызывает либо ревность – почему внимание вдруг стали уделять ему, а не мне? – либо равнодушие. Тем более в свои двенадцать лет Алеша был не по возрасту резкий – любому мог сказать что думает, да и думал обо всем как-то по-взрослому, без детской наивности и доверчивости.
Но маленькая девочка очень ему понравилась. Он даже катал ее в коляске по аллее у Чистых Прудов – родители отпускали его с ребенком одного, потому что он всегда был ответственный, а Иришка всегда была спокойная и во время прогулок безмятежно спала, не досаждая брату.
И еще она была очень красивая. Если черты Алешиного лица прочерчивались резко, по-мужски, то у нее личико было утонченное, нежнейшего рисунка. И вся она была такая нежная, что Алеша с самого ее рождения думал, что, когда она вырастет, ему придется ее защищать. Эта мысль наполняла его гордостью.
Он не стеснялся катать Иринкину коляску по скрипящим гравием аллеям Чистопрудного бульвара, и потом, когда сестра стала постарше, не стеснялся брать ее с собой в кино. Они всем двором ходили на фильмы про индейцев в «Форум» на Садовом кольце, это было довольно далеко, надо было следить, чтобы Иришка не зазевалась и не попала под машину, но забота о ней его не угнетала. И когда Сенька Варфоломеев, закадычный дружок с пятого этажа, попытался однажды съязвить на этот счет, Алеша так врезал ему, что тот больше не повторял подобных попыток.
В общем, он любил сестру, а она так и просто его боготворила. Даже папа, доктор физико- математических наук, пожилой и величественно седой, не обладал в ее глазах таким авторитетом, как брат.
И почему это вдруг стало так? Не было, не было никакой этой маленькой девчонки, и Алеша прекрасно без нее обходился, а потом она появилась и вдруг стала самым необходимым ему человеком. Необъяснимо!
Зимой он водил ее в Александровский сад кататься с ледяной горки, которая спускалась от Кремлевской стены, и радовался от того, что она радуется этому простому развлечению. А летом, когда детей вывозили на дачу в академический поселок «Москва», возможностей обрадовать сестру становилось еще больше. Одни костры на Ивана Купалу чего стоили! В отличие от Алексея, который даже в раннем детстве не верил ни в какие сказки, Иришка с замиранием сердца предвкушала каждый год, что непременно найдет цветок папоротника, который зацветает в волшебную ночь. И ужасно боялась ведьм и леших, которые, по ее мнению, бродили этой ночью по лесу целыми толпами.
Конечно, чем старше они оба становились, тем меньше времени проводили вместе. Иришка пошла в школу, у нее появились подруги, свои девчачьи интересы, которые брату были непонятны. А он поступил в Физтех, учеба требовала серьезных усилий и времени, у него появились девушки, которым тоже надо было уделять время… Но такое отдаление казалось им обоим естественным; по сути, они его даже и не заметили.
Дело было в том, что у Дежневых была дружная семья, в которой у каждого были свои интересы, и дети привыкли, что это не мешает ни любви, ни дружбе. Родители были уже немолоды, много работали у себя в Академии наук, и их не тянуло, например, кататься с детьми на лыжах. Ну и что? Все равно они были самыми лучшими родителями в мире. И созданный ими домашний уклад – неторопливый, со множеством традиций вроде вечерних чаепитий на прогретой солнцем дачной веранде – был самым лучшим тоже.
И когда Ирина впервые влюбилась, Алексей не увидел в этом никакого повода для беспокойства. Может, отчасти потому, что произошло это не слишком рано – сестра уже окончила школу. То есть и в школе она, наверное, в кого-то влюблялась, но брату об этом не рассказывала. Не потому что не доверяла, а потому что эти влюбленности не длились долго и не успевали глубоко ее задеть.
И вот – влюбилась всерьез.
– Ты не представляешь, какой он! – рассказывала Ирина, когда брат заехал как-то в выходной в «Москву», где она жила с конца июня, после выпускного вечера готовясь к вступительным экзаменам на филфак.
– Чем же он такой уж особенный? – усмехнулся Алексей. – С четырьмя ушами?
Он не терпел всяческих романтических бредней и не церемонился в этом смысле даже с сестрой; наверное, не зря его считали циничным.
– Нет, Алеша, – нисколько не обидевшись, возразила Ирина. – Внешне он, может быть, ничем не отличается от других людей.
– Да уж это наверняка, – успел вставить Алексей.
– Но внутренне… – Ирина не расслышала этого резонного замечания. – Внутренне он невероятно содержателен.
– И в чем состоит его содержание? Стихи пишет? Или музыку?
Ирина любила и стихи, и музыку, поэтому естественно было предположить, что ее избранник связан с этой сферой деятельности. Что ж, Алексей не имел бы ничего против такого его занятия.
Общаясь с разными людьми, к тридцати годам он успел сделать вывод, что никакое занятие само по себе не определяет человека. Дело не в занятии, а в чем-то другом, и это другое не имеет названия, но улавливается сразу. Он, во всяком случае, сразу это улавливал.
– Он что, поэт? – повторил Алексей.
– Нет. – Улыбка у Ирины была – как ветерок в вершинах деревьев. – Он почтальон.
– Кто-о?! – изумился Алексей. – Почему вдруг почтальон?
– А что в этом странного? – Ирина снова улыбнулась. – Бывают ведь на свете почтальоны. Почему бы ему им не быть?
– На свете много кто бывает, – пробормотал Алексей. Профессия Ирининого возлюбленного его ошеломила. – Не во всех влюбляются. Сколько ему лет?
– Твой ровесник.
– Н-да… – хмыкнул Алексей. – Он что, приезжий?
С Ирины сталось бы влюбиться и в дворника, явившегося в Москву на заработки из Узбекистана!
