холостяцкое жилье, сидел на лавке, не зажигая света, тяжело вздыхал. Было ему сейчас нелегко.
Наконец взял себя в руки. Затеплил огонь. Посуду сдвинул на край стола... Да. Все эти годы прожиты им бесполезно.
Как последний дурак, больше всех пил, больше всех орал и буянил. Теперь – баста! Хорошо, что хоть не до конца испохабил душу. Еще тепло в груди и нежно на сердце. Он полюбил – и обязан доказать женщине, что достоин ее любви. Она ведь, это верно, чистая и святая... она умная... она все понимает.
А может, и не даром прошли эти годы? Напротив, он узнал здесь много такого, что... пусть-ка теперь поберегутся его. Хотелось бы разворошить это болото. Посуда мешала даже на краю стола. Переставил ее на лавку. Сел. Начал так:
«Как живет здешний крестьянин? Живет, как и везде проживает: день за днем – к смерти ближе. Но дело в том, что...»
В окно потянуло сладковатым дымком – где-то вдали начинали гореть леса. Мутное желтоватое зарево постепенно наполняло неяркие полуночные небеса русской захолустной окраины.
...................................................................................................
Стесняев вернулся из дальней поездки оживленный, внутренне ликующий, жениховствующий. Долго бродил под окнами, распевая разные местные глупости:
Эльяшева распахнула окно:
– Не вой! И без тебя тошно...
Успех в коммерческих делах придает человеку уверенности в своих силах. Наглость людская зачастую прямо пропорциональна росту кошелька. Стесняев проник к своей хозяйке – кавалером:
– Очень уж вы образованная, Катерина Ивановна. К вам, языка не поскоблив, и подойти боязно. Без вас, истинно, мы от дикости совсем было уже ощетинились и, можно сказать, без просвещения этого самого ошалели в полной мере. Но, с вами поговорив, и я хочу возлетать умом к таинствам любви.
– Дурак же ты, Алексей... ой и дурак!
– Вы меня, – ответил Стесняев, – и далее дураком считайте. Тем приятнее мне будет в конце концов умным оказаться. А сейчас я вот книжку одну читаю... Занятная катавасия была с прынцем Доном Жуаном. Примерно и я в таком же положении нахожусь, как прынц этот.
– Ну-ка разрисуй мне свое положение.
– Пожалте! Он ее любит, и от страсти ужасной у него в грудях стеснение началось, а обратной склонности заметить не может.
– На этом сегодня и закончим, – решила Эльяшева.
Стесняев поклонился ей:
– Как угодно. А только извините за проговорку мою. Эх, Катерина Ивановна! – запечалился Стесняев. – Не туда вы смотрите своими прекрасными глазками. Вам бы мужа, пекущегося о вас, а не пьяного горлопана, который бить вас станет...
Она поняла, в чей огород камни летят, и ответила кратко:
– Вон!
На улице ей встретился почтмейстер Пупоедов, запричитал что-то угодливо и подобострастно. Прошла мимо, сухо кивнув в ответ. Постучала в двери дома Вознесенского – никто не отозвался, и она, толкнув дверь, шагнула за порог.
Она была здесь не впервые. Вознесенский спал, скинув только сапоги, и через рваные носки она видела его большие растопыренные пальцы с твердыми желтоватыми ногтями. А праздничный фрак секретаря, завернутый в холстину, болтался под самым потолком, распяленный на палках, напоминая пустое выпотрошенное чучело.
Решила не будить его. Присела на лавку и долго не знала, куда сложить перчатки и шляпу. Кругом – пыль, грязь, запустение.
Потянулась к столу, взяла мелко исписанный лист, надела пенсне.
Вознесенский писал:
«...у нас редко встретишь унылые лица: здесь почти всем весело. Да и чего нам не веселиться? Чуть ли не каждый день приходится пить даровое вино – то за дозволение открыть новый кабак, то за приказание прикрыть сельскую школу.
Вот, когда было предложено уступить земли под огородничество, наш кабатчик обратился к крестьянам:
– Да куды вам эти огороды! Лучше полведра водки у меня возьмите...
– А что, братцы, – толкуют иные, – коли ён вина сулит, так и напишем, что нет земли у нас под огороды. Как-нибудь проживем, да зато сейчас похмелимся.
– Родимые, два ведра водки не пожалею! – орет кабатчик. – Только составьте приговор от обчества, что не желаем, мол, на огородах копаться.
– Составим, милок. Ты уж нам винца поднеси. Фимка, чего раззявился? Дуй к бабам за огурцами...»
Скрипнула дверь. Вошел большой рыжий кот – как хозяин. Глянул на гостью желтым недоверчивым глазом. Вспрыгнул на кровать, обвил шею Вознесенского, словно горжетка. И скоро к храпу мужчины прибавилось деликатное мурлыканье...
Она дочитала все до конца:
«...кабак – зло русского человека: ища забвения от нужды и горя, крестьянин несет последние свои гроши к сидельцу винной лавки. Я не говорю, что лишь одно пьянство вгоняет русского мужика в нищету (тому социальных причин множество), но оно тут есть одна из главных причин» [7] .
Что ж, будить его не стоит. Он, видно, допоздна работал. «Но как он может жить в таком кавардаке?» Засучила рукава блузки и яростно, но без шума, чтобы не потревожить спящего, накинулась на грязь, окружавшую ее. Кот приоткрыл один глаз, сонно наблюдал. В его прищуре словно читалось коварное: «Валяй-валяй, старайся. Завтра мы с хозяином все переделаем на старый лад».
Она ушла. Деревянные мостки скрипели под ногами, ветер трепал перья на шляпе – не могла скрыть улыбки. А когда уже приближалась к дому своему, взлаяли вдалеке собаки – рыча, захлебываясь, стервенея. Она увидела, что вдогонку за нею несется взлохмаченный спросонья Вознесенский с жердиной в руках. Запыхавшийся, счастливый и чуточку диковатый, он нагнал ее.
– Это... вы? – спросил тихо.
– Не понимаю.
– По опыту знаю, что пыль сама по себе не исчезает, а кастрюли не сверкают... Это, конечно, вы!
И, взяв ее за руку, привел обратно. Растерянно хватал ведра, гремел ухватом, шарил по полкам. Потом замер и блаженно возвел глаза к потолку.
– Боже! – поразилась она. – Какое у вас глупое сейчас лицо!
– Возможно. Но я вспоминаю... У меня было нечто вкусное. И не знаю, куда оно делось... Может, я давно съел? Не помню.
Он стал ломать на колене сухие палки, обкладывая ими чугунок в печи. Бегал на двор – рвал крапиву.
– Послушайте, что вы там затеваете?
– Как что? Я не отпущу вас без обеда.
– А что у вас сегодня на обед?
– Откуда я знаю? Вот сварится – тогда увидим.
– То есть как это – увидим?
– А так и увидим. У меня всю жизнь существовали только два удивительных блюда. Одно – жидкое, другое – густое... Какое из них вы желаете сегодня получить?
И когда ужасный обед был готов, госпожа Эльяшева в страхе божием за свою жизнь робко поднесла ко рту первую ложку.
– Ну как? – спросил он, весь сгорая от любопытства.
