– Ого! А зачем?
– Артель плотников найдете и сюда пригоните.
– Но я же под надзором. Не имею права покидать Пинеги.
– А, чепуха! – отмахнулась Эльяшева. – Кого вы больше цените во мнении своем – меня или исправника? Или дочку его?
– Пожалуй, что вас, Екатерина Ивановна.
– Тогда собирайтесь. Своим приказчикам я не доверяю... Мне нужна еще посуда простейшая. Два больших котла. Ну, стекла. Ну, кирпич. Что там еще? Берите все оптом. Денег не жалейте.
Потом, уже стоя в дверях, вдруг удивленно спросила:
– Послушайте, юноша, а почему вы не бежите?
– Откуда и куда?
– Из Пинеги, вестимо... А куда – мир велик. Поражаюсь я вам, честно говоря. Ведь так можно опухнуть от безделья. Неужели вам самому неохота вдохнуть свободы? Разгуляться? Разбежаться? Разбиться?.. Когда же еще бегать, как не сейчас?
– А почему вы меня об этом спрашиваете?
– Потому что я знаю – у вас нет денег... для побега. Но они имеются у меня. И я все время жду: когда вы их попросите?
...................................................................................................
Самым активным помощником Эльяшевой в ее смелом начинании сделался уездный секретарь Вознесенский. На окраине города, среди болотистых пожен, где был выгон коровий, вырос домина с трубой кирпичной. А когда дым пошел из этой трубы, когда в котлах забурлили щи с кашей, когда каждому пришедшему крошили мясо в щи, а кашу поливали усердно маслицем, – вот именно тогда канцелярская машина губернии, со скрипом повернувшись, совершила оборот бюрократического колеса, и... в Пинеге появилось новое лицо.
– Ротмистр Гамсахурдия! – представился Эльяшевой молодой и обаятельный человек в жандармском мундире.
– Милости прошу, господин ротмистр, – отвечала ему Екатерина Ивановна. – Вас, наверное, прислали не просто так?
– «Просто так» мы никуда не ездим, мадам. У нас прогонных денег «просто так» не получить.
– Жаль мне, если вы за сотню верст приехали киселя хлебать. Дам я вам попробовать бесплатных щей и каши... Лица официальные на Руси, как я заметила, обожают, когда их кормят бесплатно.
Ротмистр Гиго Гамсахурдия безо всякой иронии согласился:
– Отлично. Почему бы и не попробовать?
За раздачею пищи в столовой для голодающих мужиков и нищих следил Никита Земляницын, и Гамсахурдия спросил:
– Этот человек тоже служит у вас?
– Да. Метрдотелем.
Ротмистр остался доволен и щами и кашей.
– Великолепно, мадам, – сказал он. – Немножко бы поперчить. Но это, конечно, дело вкуса. Я человек горячий, восточный...
Эльяшева отвечала жандарму, вся настороже, в готовности:
– Надеюсь, после снятия пробы у вас нет дел до меня?
– Увы, мадам. Имеются.
– Прошу! – И она провела его в свою конторку.
– Все бы ничего, – заявил ротмистр в разговоре. – В конце концов каждый на Руси сходит с ума по- своему, и нам, корпусу жандармов его величества, абсолютно безразлично – кто и как тратит свои деньги...
– Уже интересно! – прищурилась Эльяшева. – Живописуйте и далее. Я слушаю вас, как мед пью.
– Но вот что настораживает нас, мадам... Зачем вы к своей филантропии приобщили и ссыльного? Притом – политического? Хорошо ли это? Здесь мы усматриваем наличие некоторой тенденции в пропаганде... А что вы скажете?
Эльяшева, подумав, сказала:
– Политика в другом! Мне кажется, когда народ сыт, то и бунтовать не станет. А зачем вам нужно обязательно видеть мужиков голодными, если уже нашлась такая дура, как я, которая готова кормить весь уезд бесплатно? Я жду теперь от вас объяснений.
Ротмистр сразу изменил тон:
– Мои объяснения выслушают в Архангельске, в губернском жандармском управлении... Впрочем, спешу заверить, что ваше имя не вызывает в губернии никаких сомнений. Но вот окружение ваше... да! Как вы сами этого не замечаете?
– Если иметь в виду ссыльного господина Земляницына, то один он еще не способен создать для меня «окружения». Я и сама вполне самостоятельна в своих мнениях и влиянию других лиц не подвластна. Мне нравится быть хозяйкой и решать все самой!
– Похвально, мадам! Но вашим помощником в заведении столовой для черни является еще и этот господин... из духовных... как его? Вознесенский, не так ли?
Последними словами жандарм внес в душу женщины тревогу, и эта тревога не ускользнула от ястребиного ока ротмистра.
На этот раз Эльяшева отвечала медленно, процеживая каждое слово:
– Если вы, ротмистр, все уже досконально знаете, то, надеюсь, вам отлично известно и то важное обстоятельство, что господин Вознесенский не ссыльный, а уездный секретарь. Своего рода – местный столп власти!
– Так-то оно так, – согласился ротмистр. – Но вы плохо осведомлены, что этот «столп», как вы о нем изволили выразиться, будучи управляющим винным складом в Шенкурске, расхитил тысячу двести двадцать рублей... с копейками!
– Вознесенский известен тем, что даже взяток не берет; не мог он этого сделать.
– Взяток не берет, мы это знаем. Но он расхитил казенные деньги по акцизу. Он сюда тоже сослан как ненадежный. Будучи же в Архангельске под следствием, этот господин публично, в присутствии чинов полиции, поносил государя императора... за что и сидел восемь месяцев в губернской тюрьме. Вот оно, ваше окружение!
Екатерина Ивановна вконец растерялась:
– В последнее я могу поверить, ибо Аполлон Касьянович человек невоздержанный. Он мог кричать любую глупость на стогнах империи под влиянием делириум тременс, а проще говоря – под влиянием винной горячки. Но я не верю в другое... в растрату!
– Начет по казне с Вознесенского еще не снят, – объяснил Гамсахурдия. – Секретарь до сих пор казне должен... И в любой момент дело можно возобновить, а тогда он пойдет по этапу.
Ротмистр встал и подтянулся:
– Давайте будем честны, мадам. Не все так уж чисто в вашей столовой, как вы желаете мне изобразить. Лучше представить дело таким образом, что вас опутали, вовлекли... вы невиновны. Итак, что мне сообщить в докладе губернскому правлению по долгу адъютанта этого правления? Закроете вы столовую или нет?
Момент был очень трудный для женщины. Одно лишь слово – «нет» – произнесла она, и ротмистр откланялся...
К ней заглянул потом Никита Земляницын:
– Екатерина Ивановна, обо мне он говорил что-нибудь?
– О тебе, милый, я и без того все знаю. А вот про Аполлона Касьяновича... это для меня ново! Кажется, тучи стали сгущаться над этой несчастной Пинегой, будь она неладна... Никита, я не могу понять, а... что вас здесь удерживает?
– Но куда убежишь?
– Сейчас все здравое и активное будет копиться в эмиграции. Я вам ничего не советую. Но тучи сгущаются, – повторила Эльяшева. – А сколько вам надо?
– Я вас не понял, – удивился Никита.
