рухнувшего дерева. — Слушай, но это здорово, что именно мы на него наткнулись! Можно сказать, везение для всех!
— Не совсем везение! — пропыхтел я. — Наверно, никто, кроме тебя, его бы не засек. А ты, действительно, здорово слышишь!..
Больше мы не разговаривали, пока не выбежали на открытое место, берегли дыхание. Полковника мы увидели еще издалека, он так и стоял неподалеку от края площадки, где последние два взвода доигрывали свой матч.
— Товарищ полковник!.. — устремились мы к нему. — Товарищ полковник!..
— Что такое? — обернулся он.
Мы отозвали его в сторону, и он отошел, поняв по нашим лицам, что мы не шутим и не играем.
— Ну?..
— Там… в кустах возле аллеи… — мы говорили наперебой, насколько у каждого дыхания хватало. — Прячется отец Володьки Дегтярева… Он не хочет видеть сына, но хочет немедленно видеть вас… Просто чудо, что это мы его обнаружили, а не кто-то… И он весь избитый и грязный…
— Понял, — кивнул полковник. Он двинулся было в сторону аллеи, потом оглянулся. — В каких кустах?
— В тех, что сразу за двумя старыми вязами-близнецами, — сообщил Жорик.
— Хорошо. Ступайте в свою комнату и отдышитесь. Я предупрежу, что сам снял вас с кросса, потому что хотел кое о чем с вами побеседовать. И никому ни словечка, ясно?
— Разумеется, — ответили мы.
И полковник пошел к аллее, а мы отправились в свою комнату, где вытянулись на кроватях.
— Да, дела… — сказал Жорик. — Как думаешь, мы когда-нибудь узнаем, что произошло?
— Думаю, никогда, — ответил я. — Ну, может… лет через двадцать, когда станем заслуженными офицерами, и полковник, уже на пенсии, расскажет нам, что творилось в эти дни.
— Да, точно, — устало кивнул Жорик.
Но мы были не совсем правы. Всего мы, конечно, не узнали, но кое-что услышали. Было уже совсем поздно, наши друзья вернулись с кросса и поинтересовались, почему мы сошли с дистанции. Мы объяснили, что нам почудилось движение в кустах, и мы решили, что на территорию училища проникли посторонние, и мы помчались предупредить полковника. В итоге оказалось, что мы ошиблись, но полковник все равно похвалил нас за бдительность…
— А чего ж вы вдвоем решили разобраться? — несколько обиженно поинтересовался Илюха. — Позвали бы всех.
— Если бы были уверены, то позвали бы, — ответил Жорик.
Это всех примирило с нашим «отрывом от коллектива».
Потом еще были и ужин, и вечернее построение, и отбой, и уже после отбоя, когда мы лежали в темноте и тихо переговаривались, Володька вдруг сказал:
— А вы знаете, я вот говорил, что мой отец умер… Но он ведь в этом же ведомстве работал. И лопухнулся он однажды так, что вроде чуть не всю работу нашей контрразведки в одной из европейских стран завалил. Понятно, он вылетел с треском. Об этом полковник тоже меня пытал, когда вызвал. Как будто хотел понять, нет ли и во мне такой же нестойкости, которая в отце была. И не подведу ли я всех, если меня примут… Вот я и напрягся. А сейчас, после ужина, он отозвал меня и сказал: «К нашему сегодняшнему разговору. Я думаю, ты можешь гордиться своим отцом. Ошибки у каждого бывают, но важно, как человек умеет их исправлять, а твой отец умел. И не злись на него никогда, прости за все. Все, иди». Вот такая штуковина! Интересно, что такого Осетр знает о моем отце? Почему он считает, что им можно гордиться?
Мы с Жориком, разумеется, промолчали.
Глава одиннадцатая
«Всем сестрам по серьгам»
Вечер четвертого дня сборов. Подъехал генерал. Мы с ним просматривали данные всех поступающих. Послезавтра предстояло отчислить двадцать человек. И уж из этих тридцати еще через три недели необходимо выбрать восемнадцать, двенадцать оставив за бортом.
— Не знаю, для кого этот день будет мучительней, — вздохнул я, — для мальчишек или для меня самого. Объявлять о том, что парень не прошел дальше — это, я вам доложу… А сами мальчишки? Наверное, обиднее всего срезаться вот так, в шаге или в двух от успеха. На предварительном этапе это, думаю, менее болезненно, потому что там цель видится еще далекой и труднодостижимой…
— Ничего не поделаешь, — сказал генерал. — Мы должны отобрать лучших из лучших, не иначе. Хотя у каждого члена комиссии будет свое мнение, кто лучший. Передай мне, пожалуйста, еще раз отчеты психолога и вон те отчеты, биологов. А сам ты что думаешь?
— Вот, — я подал ему список. — Плюсами я отметил ребят, за которых лично я буду бороться до конца. Плюсами с вопросительными знаками — тех, которые кажутся мне перспективными, но у которых имеются и недостатки, не совсем приемлемые для нашего училища. Вопросительными знаками — тех, в ком лично я сомневаюсь. Минуса я не стал ставить никому. Минус — это слишком серьезно, и я ведь вполне могу ошибиться.
Генерал просмотрел список с моими пометками.
— Ишь ты! — усмехнулся он. — Больше всего плюсов — в четвертом взводе! Дегтярев — плюс, Карсавин — плюс, Конев — плюс, Угланов — плюс, Шлитцер — Плюс, и только у Туркина и Бокова плюсы с вопросительным знаком. Просто вопросительного знака не влепил никому. Чего это ты им так симпатизируешь? Из-за той истории?
Да, история основательная вышла. Молодцы, ребята, не подвели! И язык будут держать на замке, это точно. Я вспомнил Анатолия Дегтярева, как он сидел на пеньке и дрожащей рукой принимал у меня сигарету.
— Понимаешь, Валентин, я сбежал от них, чудом сбежал! — объяснял он. — Началось-то все с того, что опять возник Гортензинский, мол, как же так, пропадаешь ты, а я, вон, хорошо живу, и пострадал-то ты из-за меня. Хотя, честное слово, я тебе только как лучше хотел, и надо бы это поправить. Я сразу подвох заподозрил, только понять не мог, зачем я вдруг этой скотине понадобился. Потом он речь завел о том, что, вот, мол, мой сын поступает сейчас в кадетское училище ФСБ и имеет хорошие шансы пройти. Тут я уши навострил. Чуять начал, откуда ветер дует. Но не очень понимал, зачем Гортензинскому все это надо. В общем, согласился я на время переехать в Москву, чтобы быть у него под боком. А как переехал, так он начал меня обламывать: мол, жизнь у тебя будет, какой никогда раньше не было, и устроим тебе постоянные встречи с сыном, только ты меня с мальцом познакомь и объясни, что, вот, мол, мы все это благодаря хорошему дяде Паше имеем. И мы уж убедим мальца, что в училище о таких встречах рассказывать не надо. А от тебя малое требуется. Попросить Осетрова или за сына, или, наоборот, против, чтобы сына, понимаешь, не принимали… Это мы еще провентилируем, как Осетров к тебе сейчас относится. Если с сочувствием, то надо «за» просить, а если он тебя на дух не переносит и в пику тебе все сделает, то надо просить «против». Вот так, я начал все больше понимать, что Гортензинский задумал подготовить себе кадры на будущее, которые будут для него внутри нашего ведомства делать, что он захочет. Тогда я решил навестить тебя, но еще не был уверен, что задумал Гортензинский, вот и не стал говорить лишнее. И потом, я всегда после той истории отмыться мечтал, и сейчас, подумал, как раз тот случай. Если я сам во всем разберусь и вам как на блюдечке его коварные замыслы поднесу, то хоть часть прежних грехов с себя сниму, так? Но тут… является ко мне Гортензинский со свитой и говорит: «Мы кое-что переиграть решили, новый план возник. Ты вызовешь Осетрова на встречу — и дашь ему пачку долларов. Он, конечно, откажется, но мы при этом скрытой камерой снимать будем, а уж смонтировать так, чтобы выглядело, будто он деньги взял, наши спецы запросто смогут. Так что действуй!» И понял я, что этого сделать не могу. Потому что даже если я успею тебя предупредить об этом когда ты войдешь в квартиру, ты все равно в
