себя отдаешь ей целиком, а в этих девочках сомневаться не приходилось, детскость из лица выветривает быстро.
– А я еще школу нянь Ее Величества окончила в прошлом году, в Питере, когда в отпуске была.
– Видите, как здорово, – не сходящая улыбка с Царских губ тоже стала шире. – Кончится война, будете детей в приютах нянчить… да и ведь… уж недалек тот день, когда и своих… А?..
– Ваше Величество, – тут улыбка сестры Александры приобрела совсем другой смысл. – А ведь я все детство свое хотела замуж за Царевича Алексея выйти, когда Он вырастет.
– Вот как?
– Нет, я не Царицей хотела быть, я хотела быть Его женой. Я как увидела, как Его матрос на руках нес, то захотела сама Его носить, пока болезнь Его не пройдет. А как пройдет, думаю, составлю отряд из солдат, в нашем лазарете вылеченных, завоюем мы с ними, когда в Германию войдем, какое-нибудь герцогство, объявят меня мои солдаты герцогиней, вот и смогу я выйти замуж за Царевича.
Тут Государь рассмеялся:
– А теперь это был бы неравный брак для герцогини: Алексей ведь больше не Царевич.
– Ну ведь это же, как его… собрание…
– Учредительное?
– Ну да… оно ж монархию учредит, чего ж еще? А значит снова – Вы, Ваше Величество, кто ж еще? И, значит, Алексей Николаич снова Цесаревич. А?..
Мечущийся Алексеев, услышав Царский смех, поморщился и напрягся: «Ну где же этот шутов состав с Бубликовым?! И как же эти девки-то прорвались?! Ну, ни на что не способны!..»
Государь перестал смеяться и сказал тихо:
– Нет, сестра Александра, Я больше на престол не взойду. Никогда.
Прозвучало так, что глаза сестры Александры наполнились ужасом и этот ужас молча взывал, спрашивал: «А если мы, я и О.Т.М.А. моя, попросим? На колени встанем?!»
Молчаливое же двукратное покачивание Царской головы слева-направо, справа-налево было ответом. Полные жалости и сострадания Царские глаза говорили: «Нет, девочка, обратного хода нет. Этот поезд уйдет сейчас со Мной и назад не вернется, и другого не будет. Вот если бы ради тебя и таких, как ты?.. Но ведь те, кто будет «учреждать», они ж тебя за одно коленопреклонение твое – и растопчут! Если вместо подчинения Царю народ надумал уч-реж-дать, то нужен ли Царь?.. Нет, девочка… Была ты верной подданной, будь теперь верной при восхождении на свою Голгофу. А путь этот – каждому свой… не избежать… Давай вместе молиться, чтобы вынести его…»
То, что устремлялось из Царских глаз, успокоения нести не могло, но ужас растворило. Сестра Александра попыталась улыбнуться, но у нее ничего не получилось, из каждого глаза поползло по слезинке:
– Когда я с моей О.Т.М.А. в Питер с Георгиевскими кавалерами ехала…
– Что?! Ты была в поезде генерала Иванова?
– Да, все мы, сестрами милосердия. А как же? Там еще одна сестрическая бригада была. А как же? Думали, бой будет, а значит, раненые… Я ж в боевых условиях была уже, нашу бригаду два раза на фронт возили, я ж даже остаться хотела, Государыня не разрешила.
– Страшно было?
– Да. От обилия крови и от стонов. К взрывам быстро привыкли.
– А разве у вас в лазарете стонов нет?
– Намного меньше, и не таких. Лазаретских, их ведь уже подлеченными привозят. А тут свежий, прямо из воронки, кричит, кровью исходит. И вот, я поклялась себе, когда в Питер ехали, что обязательно полного Георгиевского кавалера на себе из-под пуль унесу, выхожу, а потом замуж за него… пусть даже за калеку! Про Царевича это ведь я так, в детстве… А мы стояли, стояли в этих Вырицах… стояли, стояли, чего стояли? Там и узнали, – уже не две, а двадцать две слезинки спускались по щекам.
Кадык у Государя вздрогнул и он прошептал:
– Не надо плакать на морозе, слезинки замерзнут. Будет у тебя еще Георгиевский кавалер, – Он достал
