– Я ранен, Сашенька, я!
– Вы? – сестра Александра внимательно оглядела штабс-капитана. – Где, куда?
– В душу, Сашенька, в душу! И не оглядывай ты мою шинель. И я не просто ранен, я убит! Так замечательно «заправился» и так отвратительно протрезвел. Разве это не рана? И разве эти мерзавцы не убийцы? И ожить нечем. А если еще в штабе этого вертлявого военморминюста увижу – пристрелю! В спину, по подлому пристрелю, не екнет!..
– Ваше Благородие, а что если ожить святой водичкой от Живоносного источника?
– Ну-у, это… а у тебя есть?
– Есть. Я ж утром в Федоровском соборе на службе был, водичку освященную взял, как раз всем нам здесь присутствующим по чашечке хватит… А вообще-то думал водичку с собой взять, родителю моему доставить: он к этому Образу и этой водичке особый интерес имеет. Он ведь в этой водичке все дынные семечки купает, ею грядки на наших бахчах окропляет. А тут, аж от самого Царского собора, от Феодоровской – вода!
– Это ж сколько воды надо? – спросил штабс-капитан.
– Так ведь разбавляет! Капля – она море освещает. А без этой водички и дынек наших хлоповских бы и не было. Какие ж без нее дыньки-то под Москвой!?
– Постой, – барон Штакельберг всей своей избыточной пытливостью упирался в Ивана Хлопова. – Так московские хлоповские дыни – это от твоего родителя? Ты его сын?
– Ну да.
Штакельберг качнул головой с улыбкой:
– Когда в первый раз их отведал с Царского стола… имел честь быть приглашен… до войны еще, в Москве, на трехсотлетних торжествах в свиту я был включен. А ведь вот в это время мы в Москве были… нет, попозднее, до Москвы, помню, кругом ехали, через Владимир, Кострому…
– В Москву приехали 24-го мая, – сказала сестра Александра.
– О, а ты среди встречавших была? Пол-Москвы-то точно было.
– Нет, среди приехавших. Нас пятерых из сиротского приюта Государыня взяла в свою свиту.
– А, да, помню, помню, были девочки. А ведь не узнал бы тебя сейчас.
– Ну, еще бы! Мне ж только десять лет минуло.
Тут Иван Хлопов протер глаза и удивленно уставился на сестру Александру.
– Ну вот, как отведал я дыньки-то хлоповской, едва язык не проглотил. Это, доложу вам – нечто!.. ни с чем не сравнимое! Сам Хлопов и разносил их нарезанными. А я ж не знал, откуда дыни, думал, из какого-нибудь Занзибара, из Южного полушария, там ведь как раз конец осени, поздний урожай собрали… – и еще подумал, – эх, гниль наша поганая! В какую ж, думаю, копеечку влетела доставка этой вкуснятины к Царскому столу!.. А оказывается, они на Рогожском рынке не дороже огурцов… А Государь, улыбается Своей всегдашней улыбкой... Эх, последний раз ведь сегодня Его видели! Ну, Он и говорит: «Что ты выращиваешь их, это, конечно, чудо. Расскажи, говорит, про второе: как ты их сохраняешь?» Ответ дословно помню: «На ремнях-с. Провесные дыньки что твой балык. Ну и полынька там, и еще кой-какие травки в подвале навалены – помогает. Так до Николы вешнего, а то и до Троицы вместе с яблоками и доходят, яблоки лежа, дыньки навесу…» Сейчас-то как у твоего родителя с дыньками?
Иван Хлопов пожал плечами:
– Приеду, узнаю, давно не был. Да чтоб нынче доехать-то – целое дело! Прямо у Федоровского, выхожу, думаю, все, еду. Так куда там! На какой-то патруль нарываюсь – студенты с повязками, с бантами, у одного маузер вот этот к заднице прислонен, у другого винтовка. Почему, говорят, без банта и не на процессии? Ну, пока что не монах, пришлось им объяснить по непечатному – почему. Они на дыбы, ну а я тоже. Разоружать пришлось, там только мордобоем обошлось… этот маузер я в Неве не утоплю… Ну, думаю, а не застрял ли тут и Его Высокоблагородие со своим дубиноклем?..
– Да! – встрепенулся штабс-капитан. – Ты ж вон того биноклем уложил, такой аппарат угробил! Я ж уже целился в него.
