нынче времена.
— Так где ж ты сразу разжился, батюшка? — улыбаясь, воскликнул Ртищев.
— Так места знать надо, чадо, — улыбаясь, откликнулся священник. — В 21-м 21 мая на наш престол вот этого самого собора нагрянули изъятели-громители. Махмет-Гирей по сравнению с ними — добрячок вежливый. От первого их нахрапа отбились, вот тут-то я и заныкал в тайничок и рясу свою парадную, и этот сундучок, а в сундучке крестики подарочные к престольному празднику, аж от самого Патриарха Тихона, им же и освященные, вот... Ну, изъятели вновь нагрянули, уже с подкреплением, со стрельбой и с шашками. Тут уж не отбились, кого постреляли, кого повязали, как, вот, меня, с тех пор вот и сижу с мелкими перерывами. Сейчас, вот, пойдем крестики раздавать пленным и из тюрьмы тобой освобожденным.
Эта раздача крестиков по гроб жизни будет стоять перед глазами — так полковник Ртищев сам определил.
Они сидели на траве в огромной конской леваде, гектаров на десять. Появление священника в рясе и с крестом и объявление им, что все останутся здесь на сельхоз. и земляных работах и будут восстанавливать этот и другие храмы, встретили взрывом ликования.
— Меня зовут отец Владимир, сейчас будет раздача нательных крестиков, освященных Патриархом Тихоном. Все оставайтесь на своих местах, обойду всех, хватит всем.
Сундучок был перед глазами рядом стоящего Ртищева, он сглотнул, зыркнул на батюшку и... перекрестился (сам не ожидал).
Число сидящих вплотную друг к другу явно и намного превышало число крестиков в сундучке. И, конечно же, не остались на своих местах сидящие, когда отец Владимир пошел по рядам, да и рядов не оказалось. Видя, как поднимается один, поднимался и второй, ну и естественно, что за вторым третий, тридцать третий, и вот уже поднялись все. Зычное рявканье Ртищева и его подручных «Садись! Всем сидеть! По местам!..» не слышал никто из раньше сидящих, ныне ломящихся к батюшке.
— Мне, батюшка, мне!..
И руки тянущихся ко крестам: «Мне, мне»...
Руки голодных, тянущихся к хлебу... Никто не хотел принимать крест из рук Ртищева и его подручных (а планировалось именно так), только к батюшке: «Мне, мне»... Ртищеву и его подручным удалось-таки обратить ломящихся в стоящих в очереди, правда, все одно слегка прущих в спину впередистоящему. «А ведь должны б уже иссякнуть кресты», — думалось уже едва державшемуся на ногах Ртищеву. Но кресты не иссякали, хватило всем. Насытились все. И стоявшие в очереди вновь стали сидящими.
— Ну, а вот теперь, братья, поднялись! — раздалось над сидящими громогласие отца Владимира, — теперь, крест надевшие, пропоем гимн кресту, хранителю всей вселенной!
Сначала все заторможено пристыли — такого голосища от такого худого никто не ожидал — и затем вскочили все разом.
— Кресту твоему покланяемся, Влады-ко, — загремело над стоящими, несколько разрозненных вялых голосов поддержало, а на десятом повторе радостно орало, гремело-громыхало до горизонта и за него тысячеголосное: «И-эх! Кресту Твоему...»
Тысячи глоток не молились, они радостно орали: «И-эх! (Кулаком вверх — даешь!) Кр-ре-сту Твоему...» Разудалый ор несся к небесам, обращаясь в слышимую ими молитву.
И тут улыбающееся лицо гремящего отца Владимира стало вдруг меняться, и вот уже гремящее пение обрамляла не улыбка. Изумление и испуг с остатками улыбки — вот что выражало его лицо, а вытянутая правая рука указывала на солнце, на которое он смотрел. Смотреть было можно, полупрозрачные облака гасили слепящую яркость, белый диск не прогонял взгляд глаз, на него направленных. На расстоянии пяти его диаметров вокруг диска, также не слепящее, сияло кольцо, а на кольце, сверху, стоял крест и сияние его было ярче диска и медленно, но явно усиливалось. Все лица орущих повернулись туда, куда указывал перст отца Владимира. И вот, все глаза орущих устремлены на крест. И — взрыв тишины. Обвальной, ошарашенной, живой. И — взрыв рева (кулаки вверх) — Ур-ра!.. Это «ура» отстоит Москву и возьмет Берлин. Этому «ура» не страшны ни приговорные директивы отцов-командиров, ни убойный огонь противника. «Ура» на лучах сверкающего на небесах креста. Отец Владимир опустился на колени, все орущие тоже, и сразу перестали орать, теперь не ор, но мощное пение устремлялось к небесам и не глотками, а душевными рупорами, вдруг соткавшимися для общения с крестом.
Генерал Гепнер, только что вылезший из машины, завороженно смотрел на крест и все, что под ним.
— Что это? — растерянно спросил он сопровождавшего его начштаба.
— Да это гало, экселенц, преломление света через микрольдинки в верхних слоях атмосферы, бывает до десяти колец вокруг солнца. Я много раз наблюдал. У меня ведь сначала физфак Гетингена, академия Генштаба после.
— А крест?
