— Но что за демарш?
— Это не демарш, это продуманное решение.
— Но ведь он, по вашим же данным, отменный работник и солдат?!
— Не то слово. Его предложение-заявление, что он выставит миллион...
— Так это из-за моего отказа?
Канарис пожал плечами.
— Вряд ли. Обиженные отказом подают в отставку, а он хочет полного освобождения, чтобы воевать против нас.
— Так пусть дезертирует и воюет.
— Он не может нарушить присягу, он просит освободить от нее.
— Так расстрелять!
— Подписывайте приказ. Но, вообще-то, расстреливают за нарушение присяги, а не за верность ей.
— А если не освобожу?
— Он по-прежнему будет воевать за нас, с полной выкладкой, скрепя сердце, но добросовестно.
— А в самый роковой момент предаст и убежит?!
— Нет, мой фюрер, именно этого он не сделает никогда — не предаст и не убежит.
— Ох уж эти русские!
«Именно миллиону таких ты отказал», — едва вслух не сорвалось.
— Но идет наше решающее победное наступление, а он бежит к обреченным?! Бежит от нас, победителей.
— Он не бежит, мой фюрер, и не от нас и не к обреченным. Я лично от него это слушал: Торжество Православия. Я сам не знаю, что это такое, но, видимо, что-то... Ну, значимое, ибо вот к нему он точно бежит. Здесь логика бессильна и только и остается, как вы, как всегда верно, заметили: «Ох уж эти русские» — только это и сказать.
— Это правда, что Гепнер пить начал?
— Нет, конечно, ребята Шеленберга перебарщивают.
— Ладно... Только из праздника взятия Киева. — Гитлер взял чистый лист и размашисто вывел: «Полковник Ртищев от присяги рейхсканцлеру Германии — освобожден. Свободен! Канцлер. Подпись — А. Гитлер».
Полковник Ртищев смотрел на бумагу, лежащую на столе Гепнера, и улыбался. Улыбался и Гепнер. Он взял бумагу, покачал головой и сказал:
— М-да, после войны, как бы она ни кончилась, сей документ на Сотбисе, если он останется, пойдет со стартовой ценой… Ох, даже не знаю какой. Да еще и почерком.
— Этот документ никогда не будет на Сотбисе, — Ртищев взял бумагу и положил в боковой карман. — Эрик, это же мой паспорт, паспортами не торгуют.
— Бывает, однако, м-да, он ведь не для предъявления, Федор, представляю морду комиссара, когда ему в руки попадет сей документ. Даже не зная немецкого, подпись «А. Гитлер» в пол-листа, да просто — учуют, угадают все. Да и веет от него настоящностью. Научился от тебя словечкам. Оставь его у меня. В Москве встретимся, я тебе его отдам. Освобождение получил, душа спокойна, ну и ладно, зачем тебе при себе смертный приговор иметь. Бумагу, понятное дело, изымут, а тебя к стенке сразу.
— Нет, этот документ будет всегда при мне.
— Ну, давай. На мотоцикл и вперед, переоденешься в том сарае, что я тебе указал. Дальше можешь на мотоцикле, дарю.
— Нет, я пешком.
— Все-таки авантюрист ты лихой. Давай все-таки сделаем тебе документ, они у Канариса лучше настоящих, да у него и настоящих хватает. Ведь предъявлять-то что-то надо!
