— Зато как учили! — злоулыбчивость вновь воцарилась на губастостях-глазастостях. — Ты б у меня все подписал.
— Ой ли?
— Попробуем? — вдруг яростная зловещность обволокла злоулыбчивость. — Я заявляю, что это ты воровал танки у Ивана Грозного и продавал их Чингиз-Хану. А?
— Нет, у Чингиз-Хана украл эскадрилью «юнкерсов» и продал их Ивану Грозному.
— Хорош довесок.
— Главное патриотический. Слушай, а ты бы сам подписал?
— Не глядя и сразу.
— Так ведь все одно — расстрел.
— Зато без мучительства, и подышать еще можно, умри ты сегодня, но я — завтра.
— Однако голосок у тебя, когда приступает, — впечатляет.
— Зелиг Менделевич это называет — смехозвуком.
— А это кто?
— У-у-у!..
— Представляю.
— Нет, не представляешь. Ну так?
— Развяжи сначала, не для сопротивления, для молитвы, крестное знамение по-настоящему совершить.
— Думаешь, поможет?
— Думаю нет, помогать без толку, ибо — слабак, оно все возьмет на себя!
Очень веско прозвучало «на себя» — не крикливо, без вызова, без истерики. Звучала спокойная уверенность.
— Уверен?
— Нет, знаю! Нет, верю, а вера выше знания. И мне будет не больно, и тебе вразумительно. Давай!.. И можешь не развязывать, рук нет, но глотку еще не заткнул, язык не вырвал. — И Ртищев запел: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко...»
И глаза, глаза точь-в-точь как у того попа полкового, единственного за всю практику неподписанта, но поп говорил не «давай», поп говорил «пожалей себя, деточка, сколько уж ты горящего пепла на голове тащишь...», уж эти глаза напротив, что б их... они не такие, как у всех, в них нет себенаумешности, нет запаски, нет стартовой площадки, чтоб съюлить, нету этого... Да ну, как его?.. О! Нету лукавства. За всю практику вторые такие. Ан нет, третьи были! И не надо делать вид, что забыл...
Только что спец-«Дуглас» высадил расстрельную команду с Весельчаком во главе и готовился принять одного пассажира, чтобы лететь назад.
Весельчак стоял перед пассажиром навытяжку и весело улыбался.
— Зелиг Менделевич, странная все-таки директива номер один, драпать нельзя, стрелять нельзя... Так уже драпанет быстрей, чем немцы наступают, ну, а драпающий и подумает, ну а куда я подрапаю, оттуда тоже стрелять нельзя. Чего тогда драпать, разумнее и проще сдаться?
— Так все по-нашему. Вторая и третья директивы уже есть. Я их еще не видел.
— Ну так, а я-то тем более, чего там?
— Ну, если не видел, откуда ж мне знать?! Да и незачем! Исполняй ту директиву, которую знаешь!
— Да не волнуйтесь вы, Зелиг Менделевич!
— Да не волнуюсь я никогда! — рявкнул тот и скрылся в дверном проеме спец-«Дугласа».
Тут вскорости и предстал перед ним этот третий (тогда второй) с глазами без лукавства и голос — без истерики, без вызова... и голос — без лукавства.
