начала перед ним слишком явственно лебезить.
— Неужели совсем покидаете нас? — спросила она полужалобным звуком.
— Оплакивать меня никто не будет, а делать мне больше нечего… Климата я не переношу, услуг отечеству никто от меня не просит и не ждет… Довольно я делал опытов… терял и здоровье, и время, коптел, по доброй воле, в земстве, думал, что можно у нас что-нибудь толковое провести… Слуга покорный!
Он вытянул характерным движением свои короткие ноги и широко развел руками.
— И вы ваши чудные имения все продали? — заныла Елена Павловна.
— Продал!.. И это единственное толковое дело, какое мне удалось исполнить в пределах любезного отечества…
Брезгливая усмешка поводила рот князя, и глазки его не скрывали, как ему все эти дамские ахи и охи надоели.
— Но позвольте, князь, — остановила его Антонина Сергеевна. — Я не понимаю, почему вы так недовольны… ведь теперь людям ваших идей…
Выражение не давалось ей. Она уже попеняла себе за такую тираду.
— Вовсе нет! — с неприятным полусмехом досказал за нее князь.
— Nina veut dire…[59] — вмешалась Елена Павловна.
— Весьма хорошо понимаю, что ваша дочь хотела сказать, — довольно бесцеремонно остановил ее князь и продолжал в сторону Антонины Сергеевны: — Если бы слушались людей, ничего не желающих, кроме блага, своему отечеству, каждый из нас, независимых людей, — людей охранительных начал в лучшем смысле слова…
— Vous aviez toujours des idées anglaises![60] — звонко проронила Елена Павловна.
— Давно я из англоманов вышел! — небрежно кинул ей князь. — Не с Англии нам надо обезьянить, а смотреть в оба на то, как ближайшие наши соседи, немцы, пруссаки, у себя справляются со своими внутренними делами.
— Le prussien! C'est l'ennemi![61] — не могла утерпеть Елена Павловна, хотя из кожи лезла, чтобы говорить князю только приятное.
— Кто это сказал? Я этого никогда не говорил… У них нам надо брать уменье вести внутренний распорядок. Нужды нет, что там конституция… Не этим они сделались первоклассною державой и задают тон всем… Авторитет власти, служивого сословия, чувство иерархии — вот на чем у них все зиждется.
Маленькое тело князя выпрямилось, он поднял голову и посмотрел сначала на мать, потом на дочь.
— Вашего мужа, — обратился он в сторону Антонины Сергеевны, — не поздравляю… Весьма ему признателен за его внимание ко мне, но искренне поздравлять его не стану.
'Даже и такой человек видит его насквозь', — подумала она и отвела голову. Как ни мало она сочувствовала торийским или юнкерским взглядам князя, но все-таки в нем она распознавала последовательность и отсутствие замаскированного хищного честолюбия.
— Почему же? — спросила с грустью Елена Павловна, — Alexandre на прекрасной дороге.
— Да! Коли ему хочется подачки! — выговорил князь с презрительным движением нижней губы. — Чтобы обелить себя окончательно…
Щеки Антонины Сергеевны начали краснеть. Ей делалось все тяжелее от участия в этом разговоре. Но не могла она защищать своего мужа. Пускай бы он сам взял на себя эту роль, но он, как нарочно, не являлся.
— Mais il est très bien vu![62] — восклицала Елена Павловна.
— Что эта фраза значит? — перебил ее князь и опять засмеялся своим нехорошим смехом. — Разве ваш beau-fils[63] в состоянии будет принести хоть крупицу практической пользы своему отечеству, если он и пожелает плясать по той же дудке?.. Или лучше: сегодня повторять одно, а завтра другое?
Елена Павловна стала жалостно улыбаться. Она никак не могла направить разговор в родственно- интимном духе, боялась, как бы дочь ее не сказала чего-нибудь лишнего, и начала тревожно взглядывать на дверь, не покажется ли там Александр Ильич.
Но и мужчины могли вступить в неприятный спор. Князь ядовит. Зять ее горяч и щекотлив. Глаза ее перебегали от двери к креслу, где сидела ее дочь, и говорили ей:
'Ах, Нина, ты меня совсем не поддерживаешь! Нет у тебя никакого умения привлекать к себе мужчин!'
Князь вынул часы, поморщился, взял шляпу и сказал в сторону Антонины Сергеевны:
— Не знаю, увижу ли вашего мужа. Я еду завтра… Он найдет меня утром дома… Вам нездоровится… Не хочу вас утомлять, — прибавил он, обращаясь к хозяйке. — А! Вот и Александр Ильич!
В дверях стоял Гаярин.
XIX
— Ah! Alexandre… Soyez le bienvenu![64]
Елена Павловна обняла зятя нежнее, чем дочь. Князь поздоровался с ним, как с добрым знакомым — не больше.
— Поздравляю! Поздравляю! Господин маршал! Благодарю за ваше неоставление… Добрые мужички так ведь говорят?
Косая усмешка повела некрасивый рот князя вместе с словами: 'добрые мужички'.
Не могла Антонина Сергеевна не взглянуть на мужа, когда тот подавал руку князю. Он улыбался своею теперешнею улыбкой, но маленькая черта, складка над бровью, хорошо ей знакомая, показывала, что Александру Ильичу не совсем приятен тон поздравления.
— Так, так, — согласился Гаярин и подошел к руке Елены Павловны, чего он, сколько помнилось жене его, не делал прежде.
— Cher Alexandre, садитесь сюда!.. Хотела ехать вас встретить, но ужасная невралгия — всю ночь мучилась… Vous arrivez bien à propos. Вот я сейчас убеждала князя, без всякого успеха… Совсем нас покидает… Бог знает, когда мы его увидим… Чудесные свои имения продал… On dirait qu'il a en horreur notre patrie!..[65]
— Да что вы ко мне пристали? — фамильярной нотой перебил князь Елену Павловну. — Лучше вот о вашем зятьке потолкуем, заставим его изложить нам свое profession de foi.[66]
Взгляд, брошенный опять на мужа, доложил жене его, что Александру Ильичу не хотелось бы садиться 'sur la sellette'[67] и выслушивать полусаркастические выговоры князя.
Он кивнул ей и тихо сказал, садясь между нею и Еленой Павловной:
— Serge me plaît beaucoup![68]
Антонина Сергеевна не могла разделить его чувство: она не успела хорошенько разглядеть сына, но эта похвала почему-то не порадовала ее.
— Так, значит, в сословное представительство впрягли себя? — спросил с коротким смехом князь и резко повернулся в сторону Гаярина.
— Как видите, — особенно сдержанно ответил Александр Ильич.
— И вы в это верите?
— Во что, князь?
— Да вот в поднятие сословия… Ведь это так называется теперь высоким слогом? Мне вас, mon cher, искренно жаль…
— Cher prince![69] — стремительно воскликнула Елена