За несколько секунд до того, как дождь со скоростью экспресса настиг нас, стало совсем темно и Кара схватила мою руку. Теперь я понял, почему она все время отставала — потому что бег для меня одного, в такой темноте, был бы просто невозможен. Когда ударил дождь, все вокруг нас забурлило сплошными потоками воды. Сквозь этот шум я услышал еще более ужасный звук — треск и шипение молний, озарявших темноту, и мы смогли обнаружить, что уже добрались до луга. За лугом смутно вырисовывался трилон.
Последние пятьдесят метров я промчался за пять секунд, и последние две секунды были самыми долгими в моей жизни. Со всех сторон посыпались стрелы молний. Могу поклясться, что одна молния перед тем, как ударить в трилон, изогнулась горизонтально поверхности земли. Мы юркнули во вход станции, захлебнувшись в волне озона, и продолжали бежать, пока не добежали до станционной платформы, вымокшие до нитки, а я при этом еще и тяжело дыша.
— Кара, — спросил я, как только мое дыхание восстановилось, — неужели законы гостеприимства на этой планете заставляют харлечиан рисковать своей жизнью ради инопланетных гостей?
— О, нет, Джек. Просто я оказалась единственной харлечианкой рядом с тобой.
— Ты же сознавала грозность этих штормов и все же ждала меня… А как же выживают деревья?
— Благодаря окислам железа в соке. Когда деревья умирают, они горят. Но молнии служат нам, — сказала она, — мы ловим их трилонами и они приводят в движения наши поезда.
Вот тогда-то я впервые понял назначение этих башен. Эти удивительные существа как-то научились накапливать для своих нужд статическое электричество, но в тот момент меня мало интересовали прикладные науки.
Когда студенты спасались бегством, ими владел самый древний страх на Харлече — инстинктивный страх перед молниями — их реальными и современными «огнедышащими драконами». И все же эта девушка игнорировала страх, воспитанный в ней веками, чтобы сопроводить меня в безопасное место. Нет никакого человеческого эквивалента, который побуждал бы такое мужество и бескорыстие.
— Кара, если бы ты не довела меня в темноте ко входу, я сам никак бы не добрался до трилона. Я обязан жизнью тебе, твоей храбрости.
— Я едва не осталась с тобой на скалах.
— Почему? — я нежно обнял Кару за плечи и посмотрел ей в лицо.
— Потому что твои глаза просили меня взять тебя, — улыбнулась она.
Это был не просто привлекательный изгиб губ, имитирующий улыбку, а настоящая улыбка, самая обворожительная и сияющая улыбка, какую я когда-либо видел на лице женщины, и над этой прелестной улыбкой лучились смехом глаза.
Я обнял ее и поцеловал так, как возлюбленный целует свою возлюбленную после долгой разлуки, как мальчик целует свою ненаглядную в первый раз. В этот поцелуй я вложил, наверное, бессознательно весь пыл, которому я учился везде, начиная от полей Алабамы и кончая приключениями в Мэндэне, но мои объятия не были похотливыми. Я воображал в своих руках нежные фиалки весны, хотя держал и восхищался розами лета, а сила любви беспредельно увеличивала размеры той ласки, которую Ред окрестил «долгом преданности».
Тело девушки, которую я обнимал, и чьи пальцы ласкали мои волосы, еще раньше целиком запечатлелось в моем сознании — от суживающихся лодыжек до округлостей ляжек и золотого великолепия между ними, до уютной ложбинки на груди и шелка выгоревших на солнце волос. Но только по ее действиям мне довелось узнать ее по-настоящему — по се восприятию печали и грусти заката, по ее бескорыстию, которое сохранило мне жизнь, и вот сейчас, по улыбке, которая развеяла страх перед штормом. Я полюбил эту девушку, чье имя беспрерывно повторял, прижавшись губами к ее волосам, не только за внешнюю красоту, но и за внутреннюю, не менее прекрасную, суть.
Моя любовь даст ей душу, а Словом, которое я ей принесу, ее душа будет спасена.
— Кара, я укажу тебе дорогу к кресту,[78] — прошептал я.
Но тут загрохотал поезд и мы вошли в вагон; на этот раз я уловил косые взгляды, которые пассажиры бросали на нас, и осведомился об этом у Кары.
— Это из-за того, что мы мокрые от дождя, — объяснила она. — Они не могут понять, почему я попала в шторм. А по твоим ногам они понимают, что ты должен был попасть под дождь.
Когда она взглянула на меня, глаза се потеряли всякое выражение и я упрекнул се:
— Твои глаза перестали разговаривать со мной.
— Знаю, — прошептала она, — потому что твои глаза разговаривают со мной неприличным образом. Пожалуйста, перестань говорить такие вещи при посторонних.
— Извини, Кара.
— Ну вот, ты опечалился, потому что думаешь, что я упрекаю тебя… Отвернись… Я знаю, на Земле, если вы выберете кого-либо, вы отказываете другим. На Харлече, мы не отказываем друг другу.
— Но твои глаза могут разговаривать, — сказал я. — Они разговаривали со мной на платформе.
— Разве? И что же они говорили?
— Ну… они как раз не отказывали мне.
Она укрыла лицо в ладонях, так как она сейчас не только улыбалась — она хихикала. Когда она снова подняла на меня глаза, они полностью соответствовали харлечианским обычаям и были такими же выразительными, как у игрока, имеющего на руках королевский флеш.
Когда она заговорила, то заговорила по-английски и так чисто, что, казалось, заучила эту фразу наизусть специально для подходящего случая:
— Мои глаза говорили тебе, милый Джек, что я люблю тебя больше всех других.
Я незаметно взял ее руку и ответил тоже по-английски: — И я люблю тебя, Кара, больше всех женщин на Земле и в небесах.
Как только я столь прозаически, в вагоне подземки, мчащемся к станции Университет-36, дал слово, перья моего духа встопорщились под влиянием этого обещания. Сказав слова, налагающие определенные обязательства, я услышал, как захлопнулись стальные врата космоса, потому что знал, что отрезаю себя от Земли, и, может быть, навсегда. Я намеревался честно и благопристойно обвенчаться с этой девушкой и остаться на Харлече.
Нужно бы поговорить с О'Харой.
Если бы он вернулся на Землю без меня, наш судовой журнал-рекордер выдал бы курс на Харлеч и очередной корабль с Земли оказался бы очень отличающимся от нашего маленького разведывательного зонда. Следующим посетителем Харлеча с Земной Империи окажется огромный корабль, окрашенный в черный цвет и битком набитый десантниками-головорезами. На них будет черная форма с черепами на лацканах, и они придут с лазерным оружием. Дезертирство космическим разведчикам не проходит даром. Военные космонавты, обладая огромными военными знаниями, могли бы вооружить и оснастить планету первого класса и стать сатрапами на планете и пиратами в космосе.
А когда при виде дезертиров звучит команда «Круши», охотники из карательного корпуса всегда сначала стреляют, а потом задают вопросы.
И они придут, если О'Хара смоется отсюда без меня.
Глава восьмая
— Джек, ты что — рехнулся?
Ред не шутил. Он был смущен и сердит.
— Я влюблен, Ред.
— Не вижу разницы, — хмыкнул он.
Я пришел к Реду прямо со станции, сразу же после того, как простился с Карой. Я протолкался сквозь скопление сливовоглазых брюнетов, ожидающих в приемной Реда беседы по поводу рождественского музыкального спектакля и невыносимо пахнущих парфюмерией.
На этот раз не будет никаких детских ссылок на Устав, никаких возлияний с крепкими напитками. Я собрался перейти Рубикон[79] и теперь Реду придется либо пойти против меня, либо спасовать. Я был уверен — если дело коснется жизни и смерти, то Ред будет сражаться рядом со
