– Слушаюсь, господин барон.
Геккерен дал понять дворецкому, что тот свободен, затем подошел к окну, отодвинул гардину и, вглядываясь в беспросветную мглу, прошептал:
– Как сильно и преданно она его любит…
– Я пришла к вам, господин барон, по просьбе Александра Сергеевича Пушкина.
– Мне опостылело думать об этом человеке, – угрюмо ответил Дантес-Никита с забинтованной рукой, которую он держал на перевязи, и продолжил с еще более мрачной интонацией: – А посему я намерен передать ему через вас, княгиня, собственную просьбу. В присутствии моего товарища – виконта д’Аршиака – я заявляю, что, несмотря на произошедшие события, я не перестану ухаживать за обожаемой мною Натальей Николаевной.
– Но вы женаты на ее родной сестре Екатерине Николаевне! О чем же вы говорите? – возмутилась Долгорукая-Марина.
– Ваше дело, княгиня, передать или не передавать мое послание, а обсуждать его с вами я не намерен.
– Позвольте, но господин Пушкин умирает! Ему осталось жить совсем недолго, и поэтому он просил передать вам свое христианское прощение. А в ответ вы хотите уведомить человека, лежащего на смертном одре, о своих пошлых намерениях?
– Именно так! – резко подтвердил Никита. – И пусть знает, кто в дальнейшем займет его место! Кстати, я не стану допрашивать прелестную Натали, верна ли она мне или нет, что иногда позволял себе ваш умирающий.
– Как же низко вы пали, барон! – презрительно заявила Долгорукая-Марина.
– Я не хочу больше говорить на эту тему. Впрочем, нет, одну вещь я вам все-таки скажу. Возможно, господин Пушкин – недурной поэт, но при этом он самый обычный завистник. Во-первых, он завидует моей красоте, молодости и успеху у женщин. Во-вторых, тому, как быстро я начал делать военную и светскую карьеру, с ходу став офицером лейб-гвардии и будучи принят в лучших петербургских домах. И попробуйте заявить, что это не так, если он сам говорил об этом в присутствии божественной Натали!
– Тебе не стоит так волноваться, Жорж, – вмешался в разговор «д’Аршиак». – Не забывай, что у тебя прострелена рука и сломаны ребра.
– Об этом, мой друг, мне не дает забыть постоянная боль, – снисходительно улыбнулся Дантес- Никита.
– И все-таки, барон, я взываю к вашему чувству истинного христианина! – с надрывом в голосе заявила Долгорукая-Марина.
Никита подошел к «д’Аршиаку», и они оба, повернувшись к зрителям спиной, замерли. В этот момент из-за кулис появилась Наташа, державшая в руках букет искусственных цветов. Она приблизилась к Марине, тут же подыгравшей ее появлению, элегантно присела на краешек стула, закинула ногу на ногу и беззаботно сказала:
– Какая нынче пасмурная погода!
Марина обошла вокруг стула, огляделась по сторонам, словно бы желая убедиться, что они одни, после дотронулась до плеча собеседницы и тихо спросила:
– Натали, душа моя, не таись… Признайся хотя бы мне, что у тебя было с Дантесом?
– С чего у тебя такие мысли? – повела плечами Наташа.
– Не я так решила, милая моя. Зато наше общество полно пересудов на эту тему.
– Как много в мире желчи. – Наташа встала со стула, прижала к себе букет и отвернулась от Долгорукой- Марины. – Для появления толков уже достаточно стало принять приглашение на танец.
– Здесь не в приглашении дело, а в том, как вы с ним это делаете. – Марина сделала несколько шагов, чтобы встать напротив Наташи. – Даже со своим мужем ты не танцуешь так трепетно и нежно. Каждый твой танец с Дантесом превращается в маленькую эротическую миниатюру. Ты думаешь, никто не видит, как вы словно ненароком соприкасаетесь щеками, как он пожирает глазами твое декольте, а ты, словно нарочно, вздымаешь груди в вальсе и подрагиваешь ими в мазурке.
– Не знаю, что тебе на это ответить… Наверное, ты права, но права лишь в том, что мы с Дантесом в процессе танца с полуслова понимаем друг друга. И мы испытываем истинное удовольствие от слаженности наших движений. Она приносит нам взаимную радость, ну а если еще дополняется легким флиртом, то в этом нет ничего зазорного… Клянусь тебе, что между нами только флирт, и ничего больше!
Произнеся последнюю фразу, Наташа задумалась и даже словно бы забыла о присутствии подруги. Той пришлось даже повысить голос, чтобы вернуть ее в действительность:
– Я бы и хотела тебе верить, да не могу! При ваших встречах с Дантесом окружающие все чаще стали замечать твое смущение и ответное волнение с его стороны…
– Волнение?… Смущение?… Конечно! Мне просто жаль беднягу, чувства которого я не могу разделить. Разумеется, я пытаюсь по мере сил его утешить, но посторонними это воспринимается как-то иначе… Ну и пусть! Я-то прекрасно знаю, что ни в чем перед моим мужем не виновата!
– Ох, Натали, – покачала головой «княгиня Долгорукая», – твоя простота и непосредственность до добра не доведут. Даже мне видна твоя неискренность. В присутствии мужа ты демонстративно не замечаешь Дантеса и даже не отвечаешь на его поклон, зато, оставшись без Пушкина, тут же принимаешься за прежнее кокетство. И при этом воображаешь себе, что никто ничего не замечает! Так не бывает, милая моя! А Дантес ведет себя еще более красноречиво. Когда он устремляет на тебя свои долгие взгляды, то, кажется, совсем забывает о Catherine, которая явно меняется в лице и мучается ревностью. Признайся же мне, наконец: между вами что-то было?
– Да нет, нет, нет! – вскакивая с места, раздраженно вскричала Натали. – Я тебе уже говорила и повторю снова: только легкий флирт!
– Только будь осторожна, так как любой легкий флирт может перерасти в огромный скандал. А тебе, первой красавице Петербурга, будет невозможно что-либо скрыть от любопытных глаз.
– О боже! Как сложно быть женщиной в России. – Наташа положила букет на стул и направилась к кулисам. Здесь она остановилась и перед окончательным уходом подала последнюю реплику: – Географы ошиблись, заявив, что Петербург находится в Европе. Мы – Азия, дикая, варварская Азия…
Когда Наташа окончательно исчезла со сцены, Никита повернулся к Марине, стоявшей на прежнем месте. Он молча прошелся вокруг нее, задиристо разглядывая свою посетительницу, и лишь затем надменно произнес:
– Я тоже ему прощаю!
После этого Марина ушла. Как только «княгиня Долгорукая» покинула сцену, «секундант» обратился к «Дантесу» с укоризной:
– Не слишком ли ты строг к Пушкину, Жорж? Ведь, по слухам, он очень страдает.
– И поделом ему! – резко воскликнул Никита и ногой ударил стул так, что тот вместе с букетом отлетел в сторону. – Почему он бесцеремонно и с издевкой позволял себе говорить в высшем обществе о моих отношениях с приемным отцом, называя нас приверженцами «азиатского порока»?!
– Но ведь вы действительно…
– Что?
– Впрочем, теперь это уже не важно.
– Нет уж, договаривай, виконт!
– Отныне я стыжусь того, что был с тобою в дружбе! Ты всегда обманывал меня красивыми словами, заставляя видеть самоотверженность и высокие чувства там, где была лишь гнусная интрига. И в конце концов, ты обесчестил жену лучшего поэта России!
Дантес-Никита хотел было ответить что-то резкое, однако сдержался. Перестав ходить, он несколько раз глубоко вдохнул и, сменив интонацию, произнес:
– Я всегда имел столько женщин, сколько хотел. Но только одна, о которой трезвонили на всех углах, что она моя возлюбленная, никогда мне не принадлежала… Увы, но это действительно так!
