Под аркой ворот было сыро, зато за ними, на круглой площади, светило солнце. Площадь окружали двух-трёхэтажные дома под черепичными крышами. Стены их были столько раз белены и штукатурены, что сделались неровными и шли наплывами.
На площади лежали мёртвые тела – десятки убитых неапольцев и ни одного пришельца из леса, гор или степей. А дальше поднимались в гору улицы, на которых творился ад земной – жители метались от дома к дому с наспех собранными узлами, иные таскали вдвоём сундуки, женщины вопили, воздевая руки к небу, а одна из местных сидела прямо посреди улицы, простоволосая, и качалась из стороны в сторону, то ли оплакивая кого, то ли последний разум потеряв.
– Никого! – поражался Свен. – До чего ж народ трусливый попался!
– Нам же лучше, – заметил Ивор.
– А правда, что добычу поровну поделят? – осведомился Малютка с тревогой.
– Чистая правда, – подтвердил Олег, – беспримесная. Сложим всё в кучу, разделим на всех и свалим.
– Правильно! – горячо одобрил и поддержал Свен. – А то одному богатенький достанется, а другому вечно шваль всякая…
Ипато улыбнулся только – радовалось сердце истинного венецианца горю соперников. Олег усмехнулся и стал подниматься вверх по улице.
Варяги пока почти не трогали местных – заняты были. Десятки из дружины Вилобородого отражали контратаку вражеских всадников, орудуя копьями издали, секирами вблизи. Дружная четвёрка алан во главе с Аккером из Магаса гоняли по улице десяток солидариев – аланы хохотали, умерщвляя неапольских бойцов попарно. Они накалывали на пику сначала одного супротивника, протыкая несчастного насквозь, а потом догоняли следующего, придерживая труп на древке, и нанизывали второго. Бросали этот чудовищный «шашлык» и бежали дальше, готовя новую пику-шампур. Саук, сын Тааза, и Фудри Московский развлекались тем, что ловили местных девушек. Девушки визжали, прятались в домах, парочка их оттуда выгоняла уже голыми…
Прямо на Олега выскочила одна такая – растрёпанная, росточку небольшого, но с большими грудями, подпрыгивавшими на ходу. Девушка бежала, невзвидя свету, зажимая руками низ живота. Сухов поймал её, и та забилась, рыдая и поминая всуе имя Божие.
Фудри с Сауком вылетели из дверей, сразу же резко затормозив. Их довольные улыбки поблекли.
– Опять балуетесь? – с укором спросил Олег, отпуская девицу. Та без сил опустилась на землю.
– Да мы так просто, – решил отвертеться Саук, «джокая» по-гузски.
– Почему не в строю? – построжел аколит.
– Так всё уже! Разбежались бойцы ихние! Мы-то думали, как за стену пролезем, так самый бой и начнётся. А он кончился!
– Ладно, – махнул рукой Сухов, – балуйтесь, тролль с вами…
Да и что ему было сказать? Варяги одержали победу, значит, имели полное право эту самую победу праздновать, то есть портить девок и отбирать имущество у их родителей. В мирное время за такое голову секли, а война всё спишет…
– Что-то я не замечаю особых зверств, – улыбнулся Ипато. – Обычно после северян остаются жуткие следы…
– Спасибо вашей гелеполе, а то пришлось бы моим варягам на стены лезть. Потеряли бы многих, остальные озверели бы – и улицы Неаполя стали бы скользкими от крови!
Они вывернули на широкую улицу, заставленную двумя рядами богатых домов. Кое-где фасады украшались колоннами, попадались даже безносые статуи.
Над улицей стоял крик и стон – не желали богатые горожане беднеть. Из дверей и окон доносился стук и грохот, гневные вопли сменялись звонкими ударами. Или предсмертным хрипом. Или тонким воплем насилуемой девушки.
Олег даже не поморщился. Напротив, он чувствовал сильное раздражение, производное от голода, усталости и долгого воздержания. Алёнка далеко, а тутошних девок лапать – нет уж, увольте. Их моют два раза в жизни – при рождении и когда в гроб кладут.
В остальное время они воняют. Вроде ж и водопровод им римляне провели, ещё при Августе – купайся хоть день напролёт. Так нет же, попы постановили, что чистота духовная куда важней чистоты телесной, и поразрушили термы с купальнями, дабы женщины не мылись вместе с мужчинами, возбуждая похоть и греховные помышления. Помывки отменили, канализация сама забилась… Зато никакой аморалки. Ничего, скоро вам воздастся за грязь – чума приберёт всех, и немытых праведников, и немытых грешников…
– Не отда-ам! – хрипло заорал расхристанный мужик, выбегая на улицу в одних брэ.
Он бежал, косолапя, и прижимал к груди мешок с чем-то звякавшим. Из окна выпрыгнул Акила Длинный Меч. Смеясь, он метнул топорик-чекан, раскроивший мужику череп. Косолапый рухнул, выпуская мешок из рук, и по выщербленным плитам улицы раскатились золотые чаши, миски, кубки…
Малютка Свен с сожалением посмотрел на посуду и махнул рукой:
– Ладно, потом поделим!
– Чем занят, Свен? – жизнерадостно спросил Акила, подбирая золотые вещи.
– Гуляю, не видишь, што ль?
Длинный Меч рассмеялся и бодро потрусил к дому, крича: «Сундук тот не забудьте! Актеву! Сундук! Слышь?»
Безбородый Актеву, дергая себя за длинный пшеничный ус, высунулся из окна второго этажа и проокал:
– Понесли уже! Всё туточки, чисто!
– Дальше пошли!
– Акила! – донесся грубый голос из дверей ограбленного дома. – Тяжёл сундук-то!
– Складывай у порога, Фроутан, я телегу подгоню!
Из дома напротив с трудом выбрался варяг могучего сложения, толстая патлатая женщина волочилась за ним, цепляясь за грабителя, колотила его кулаком по спине и орала благим матом. Грабитель, красный от стыда и гнева, развернулся у выхода и ударил бабу рукой в кольчужной перчатке – орущая свалилась замертво.
Зацокали копыта. Понурая лошадь провезла телегу, полную ухищенного добра – тканей дорогих, посуды серебряной, украшений женских. Двое варягов вели лошадь под уздцы и громко смеялись, вспоминая забавный случай.
Выйдя на перекресток, Олег столкнулся с Инегельдом.
– Здорово, князь. Куда несёшься?
– Тебя ищу! Там этот, герцог тутошний, миру просит!
– Показывай дорогу. Ипато, растолмачишь его дозволенные речи?
– О, герцог Иоанн учился в Константинополе и прекрасно говорит по-гречески, сиятельный.
– Тем лучше. Быстрее найдём общий язык.
Сухов шёл не торопясь – знал, что, как только они с герцогом заключат мир, грабить станет нельзя. Остановить же варягов, обозлённых долгим сопротивлением, будет непросто. Надо уловить тот момент, когда жажда золота будет утолена в меру, а безумство разрушения ещё не овладеет воинами.
Пусть варяги врываются в дома, пусть отбирают добро, пусть даже учиняют развратные действия, лишь бы не осатанели они от крови, не устроили бы немытым неапольцам кровавую баню. Так что рановато ещё мир учинять, надо дать время его ребяткам оттянуться, как следует, распотешиться вволю.
Да и так ли уж безжалостны варяги? Взять тех же девиц. Сколько их бегало голышом по улице? Две или три. А сколько осталось дома, слабо сопротивляясь распалённым русам или отдаваясь по доброй воле? Конечно, оправдать войну нельзя, но понять можно.
Боевой Клык вывел Олега на небольшую площадь, куда выходило здание с колоннами, видать, бывшая римская курия. Ныне её занимал герцог Неаполитанский, Иоанн III, сын Марина I, с женою Теодорой.
Перед дворцом герцога в ряд стояли конники в блестящих латах с алыми накидками. Особую пышность почётной страже придавали султаны из страусовых перьев, украшавшие как шлемы, так и налобники коней.
Перед этим роскошным строем пыжился герцог – невысокий пожилой человек. Его сковывали
