Я согласно кивнул и начал одеваться. Но стоило матери выйти в другую комнату, откуда доносились крики моих сестер, не поделивших кусок хлеба, как я шепотом попрощался с ней и выскользнул на улицу. На паперти ни души. Я спустился по проулку, на ходу жуя хлеб, смоченный в уксусе, и оглядываясь по сторонам. Куда же они все запропастились? У дома Яно Фунджи я наткнулся на Зануду.
— Ах ты гад! — приветствовал он меня. — Надо бы тебе всю морду разбить. Из-за тебя моя шайка разбежалась.
— Чем я виноват, если им надоели твои дурацкие игры?
— А ну подойди, сука, я из тебя котлету сделаю!
Я схватил камень и крикнул:
— Только попробуй, убью как собаку!
Старая Катерина Ла Тариола замахнулась на нас палкой.
— Угомонитесь, идолы окаянные! Мало вам, что отцов на войне убивают?
— Еще встретимся! — пригрозил Джованни и пошел прочь.
За околицей тоже никого не оказалось. Я уж было совсем приуныл, но тут услышал откуда-то сверху негромкий свист.
— Мы здесь, разуй глаза-то.
Чернявый, Агриппино и Чуридду съезжали на задницах с крутого склона, подымая пыль и обдирая штаны об эти чертовы колючки.
— Мы к фашистам, — сообщил Чернявый. — Идешь с нами?
— Вы что, психи? Про вчерашнее забыли?
— Да ты же ничего не знаешь! Нынче утром Салеми нас встретил на площади и давай обнимать. Молодцы, говорит, что сбежали с ослом. Солдаты, мол, нас предали, испугались американцев. Когда американцы придут, вы уж не забудьте, как мы вас накормили.
— Вот собака! — взорвался я. — Чует, что теперь ему крышка, и готов на брюхе ползать. Только вы как хотите, а я к фашистам ни ногой.
— Ну и оставайся.
Что ты будешь делать с этими олухами! Благодарение судьбе, зловещий дом на площади был заперт.
— Не надо! — в последний раз попытался я остановить Агриппино и Чуридду, когда они подошли к двери.
Тут подоспели запыхавшиеся Нахалюга и Карлик.
— Стойте, стойте! Слыхали, под Катанией немцы перешли в контрнаступление?
Дверь дома отворилась, и чья-то рука, высунувшись, ласково поманила нас внутрь.
— Заходите, не тушуйтесь!
Нам ничего не оставалось, как войти.
— Ага, попались! — загоготал Брачилитоне.
— Всыпьте-ка им по первое число, — приказал Пирипо, зеленый от злости. — Они думали, американцы победят. Рано обрадовались, змееныши!
Брачилитоне и Коста сняли длинные ремни и сложили их вдвое.
— А ну-ка идите сюда!
— Уж я их отделаю, — пригрозил Рачинедда и приготовился дубасить нас палкой.
Мы вжались в стену. Чернявый схватил кий с бильярда, а Нахалюга вытащил перочинный ножик. Раз так, будем драться до конца. Я тоже наставил острие ножа на медленно приближавшихся к нам фашистов.
— Сейчас мы вам покажем, как чужую колбасу жрать, — брызгал слюной Рачинедда.
Нас выручил негромкий стук в дверь.
— Откройте, это я, Маргароне.
На Маргароне жалко было смотреть.
— Есть новости, — выдавил он из себя и показал взглядом, чтоб нас убрали из комнаты.
— Докладывайте, — распорядился Пирипо. — Эти маленькие изменники родины все равно в наших руках.
— Американцы уже у Никкьяры. Тури Папo мне сказал. Он самолично с ними разговаривал, недаром же двадцать лет в Нью-Йорке прожил.
Воцарилось гробовое молчание; фашистам явно стало не по себе: кто побагровел, кто сделался белым, как полотно, у кого на лбу выступил холодный пот. Так вам и надо, паскуды!
— Вспорем им брюхо? — предложил Нахалюга.
— Ты что, обалдел? — прошептал Чернявый. — Спрячь нож и помалкивай. Поглядим, что дальше будет.
У Рачинедды палка выпала из рук, а штаны, по обыкновению, сползли ниже пупка. Пирипо весь переменился в лице — куда девалась презрительная мина, — почернел, как сарацин, от страха и втянул голову в плечи. Брачилитоне и Коста выронили свои ремни. А Салеми беспомощно переводил взгляд с портрета короля на портрет дуче, которые теперь казались грязными пятнами на стене.
— Мужайтесь! — нарушил наконец молчание учитель. — Роковой миг настал. И кто вверг нас во все эти беды? Они, вот эти двое!
Гневно тыча пальцем в портреты, он разразился потоком страшных проклятий: обзывал дуче и короля ослами, чудовищами, исчадиями ада, посланными на погибель людям.
— Вон, уберите их вон!
Рачинедда вдруг вспомнил про нас.
— Это была шутка, милые, разве я кому позволю вас хоть пальцем тронуть? Да ни за что! Таких умных деток… Запомните, вы у меня дома всегда будете желанными гостями.
— Лестницу принесите! — сказал приходский священник Скрофани, до сих пор не произнесший ни слова.
— Где ее взять-то? — возразил Брачилитоне. — Стол давайте подставим.
Учитель Салеми бросился к бильярдному столу.
— Ну помогите же мне кто-нибудь!
Вместе с Брачилитоне они подтащили стол к стене. Брачилитоне взобрался на него, но портреты висели слишком высоко.
— Как же, достанешь до них! — буркнул он.
Ему подали еще стул, но без толку! Снизу фашисты растерянно глядели на него: голова у них, видно, шла кругом.
— Что же делать-то? — со слезами в голосе твердил Рачинедда.
— А мы на что? — вылез Чернявый.
— Только попробуй, прирежу как собаку, — пригрозил Нахалюга.
Но Чернявый в ответ только прищурился, и мы поняли: он что-то замышляет.
— Говори, сынок, говори, что придумал! — обрадовался Рачинедда.
— Влезу кому-нибудь из вас на плечи — и готово дело.
— Давай, — сказал Коста, — полезай. — И, согнувшись, подставил Чернявому спину.
— Нет, — объяснил Чернявый, — так мне не достать. Они ведь под самым потолком висят. Надо бы повыше кого. Вот вы подойдете. — Он ткнул пальцем в секретаря.
Пирипо и впрямь был из них самый длинный. Все взгляды устремились на него, он переменился в лице и скрипнул зубами.
— Ну, решайте, — добавил Чернявый. — Время не ждет.
Фашисты сверлили глазами своего главаря, но заговорить никто не осмеливался.
— К оружию! — вдруг истошно завопил. Пирипо. — Готовьсь! Пли!
— Да где ж его взять, оружие-то? — отважился спросить Маргароне. — Правда, у нас есть винтовки авангардистов, но, сами знаете, они только ребятишкам для забавы годятся.
— Бум! Бум! Та-та-та-та!
От криков секретаря дребезжали окна.
— Боже правый, да он с ума сошел! — всплеснул руками Рачинедда.
