долина, где живут разные звери.
Его тихий, мечтательный голос будто убаюкивал нас.
— Вон, к примеру, Большая Медведица, семь звезд наподобие ковша. А там перевернутый ковшик — Малая Медведица, и над ней висит Полярная звезда…
— Полярную звезду я знаю, — прервал Агриппино. — Мы по ней время определяем.
— Точно! — воскликнул Золотничок. — Звезда посветит петуху на гребень, он и давай кукарекать.
— Выдумаешь тоже, ослиная башка! — обрушился на него Тури.
Но мы все уже заинтересовались рассказом Пузыря.
— Вон там, повыше, Кассиопея. Правда, здорово на небо глядеть: кажется, будто в колодец летишь?
— Ой, мамочки! — всполошился Чуридду.
— Вот мы уже на Млечном Пути, — не унимался Пузырь. — По нему молоко ведрами разлито.
— Вот это да, кто бы мог подумать! Звездный лес, а посреди течет тихая теплая река… и ведь так было испокон веку.
Даже Чернявый и Тури теперь глядели на Млечный Путь, правда, корчили рожи, отпускали ехидные замечания, но было заметно, что и они не в силах оторвать глаз от этой сверкающей шпаги. Вот тебе и Пузырь, а мы-то считали его слюнтяем.
— Так, а чуть пониже — Лебедь. Раскинул над водой крылья и весь светится. Пойдем дальше? У этой дороги нет конца: Орел, Стрелец… Скорпион — видите ту огненную сороконожку у самой линии горизонта? А теперь снова вверх и влево. Не устали?
С дороги доносился приглушенный рокот военных грузовиков. А может, это шепчут таинственные звезды в безбрежном океане?
— Змея, Геркулес, Волопас.
— Волопас… — зачарованно повторил Карлик. — Надо же, будто уступы, один над другим, а вокруг темень.
— Чего замолчал? — спросил я Пузыря, хотя глаза у меня слипались.
— Есть такой прибор, который измеряет звездные расстояния, — продолжил Пузырь. — Называется астролябия.
Нам понравилось слово, и мы принялись повторять его на разные лады.
— Астролябия — звучит будто заклинание, — сказал Чернявый.
Вдали едва заметно мерцали два пенных кружочка — Волопас и Лира.
«Астролябия, астролябия, астролябия!» — навязчиво отдавалось в ушах, и я уже не понимал, где нахожусь и что со мной творится. Сон одолел меня; под головой шуршит сухая трава, а вокруг астролябят звезды. Тепло и сладко, словно в овечьем хлеву.
Пузырь и Чуридду уже крепко спали. У меня урчало в животе, и сквозь сон мне чудилось, что это грохочут барабаны и трубит рог.
— Что это? Что такое?! — вскрикнул я, просыпаясь.
— Бой идет в долине, — отозвался Агриппино.
Я хотел подняться, но дремота опутала меня тяжелыми цепями.
— Там, видать, жарко, — заметил Тури. — Глядите, весь склон в огне!
— Деревня горит. Кажись, Мистербьянко, — сказал Кармело.
— Нет, это Мотта!
— А по-моему, Патерно!
Близлежащие деревни то вспыхивали факелом, то снова скрывались в ночной мгле.
Я стал тереть себе виски; в горле был комок. Вся земля вокруг сотрясалась от взрывов.
— Здорово, а? — твердил Чернявый. — Вот это, я понимаю, война!
Мы прижались поплотнее друг к дружке. Грохот понемногу стихал, зато все отчетливее становился отдаленный гул.
— А это еще что? — спросил Кармело.
Над горами пролетала стая птиц, но мы тут же поняли по огненно-красной полосе, что это не птицы.
Полоса все удлинялась, точно падающая под гром и свист комета.
— Так ведь это самолеты! — догадался Агриппино.
— Точно, самолеты! — подтвердил Тури.
Они пролетели прямо над нами — яркая цепочка огней, — оглушив нас ревом моторов. Потом все внезапно смолкло.
— Неужели конец? — спросил Чуридду.
Мы хотели было снова завалиться спать, но вдруг над вершиной Этны взметнулись языки пламени, и долина опять огласилась залпами.
— Зенитная артиллерия бьет, — пояснил Тури. — Вон одного подбили.
Мы увидели в небе вспыхнувший факелом самолет. А Чернявый почему-то начал вопить:
— Пиджин, пиджин! — и при этом вытряхивал из карманов оставшиеся шоколадки.
Между тем самолет стремительно терял высоту, словно погружаясь в смертельный водоворот. На мгновение ярко озарилась река, а потом самолет рухнул в воду.
— Все, крышка! — воскликнул Тури и выплюнул на землю кусок шоколада.
Ночь снова окутала долину, лишь в одном месте еще светился багровый отблеск.
Мы помолчали.
— Все на свете кончается, — заметил Золотничок. — Пора и нам на боковую.
И мы улеглись на землю, дожевывая шоколадки.
III
Несколько дней нам никак не удавалось собраться всей компанией из-за этих американцев: они устроили у нас настоящую ярмарку, обменивая хлеб, яйца, вино, мясо на галеты, форменные куртки, ремни, шоколад, курево. Ну и мы, конечно, промышляли кто чем мог. До друзей ли тут?
Правда, однажды я встретил Чернявого и Обжору с двумя американцами, которые, дымя сигаретами, пытались что-то объяснить ребятам.
— Эй, Пеппи! — окликнул меня Чернявый. — Погоди-ка. Вот познакомься: Уильям, Гарри. Они все твердят: «Уайн, уайн», ты случаем не знаешь, что это такое, у тебя же мать в Америке была?
— Не, не знаю, — ответил я и собрался бежать дальше.
— Ну куда ты несешься? Давай с нами.
И я тут же забыл, что меня послали за яйцами. Мы гурьбой отправились на церковную площадь.
— Уайн, уайн, — втолковывал нам загорелый здоровяк Уильям.
— Уайн, — вторил Гарри, едва поспевая за ним на своих кривых ногах.
Мы тоже подхватили: «Уайн, уайн, уайн», решив, что это американская песня. Солдаты недоуменно взглянули на нас и пожали плечами.
— Уайн, — простонал Уильям. — Уайн, джин, виски, марсала.
— Марсала? — удивился я. — Может, это кусок сала?
— Кусок сала, кусок сала! — заорали мы этим болванам в коротких штанах.
Они вытаращились на нас, разинув рты, как рыбы, выброшенные на берег.
И тут Уильяма осенило.
— Вино! — воскликнул он и закашлялся.
Вдруг мы услышали свист. Наверняка кто-нибудь из наших, подумал я и стал озираться кругом.
В дверях какого-то сарая стояли Нахалюга, Чуридду, Агриппино и Пузырь.
— Да плюньте вы на этих американцев, пошли к нам.
— Заходите скорей, — уговаривал Агриппино. — Здесь мой дед живет. В доме-то прохладней.
