Но я стал рассказывать им про вино, и Нахалюга тотчас ухватился за эту новую забаву.
— Айда к Рачинедде, у него полные бочки в подвале.
Чернявый злорадно усмехнулся и чуть не бегом потащил за собой американцев по нашим ухабистым улочкам.
— Эй, бойз, тихо! — умоляли нас эти нехристи.
— Не гони! — поддержал их Агриппино и пошел, кривляясь, на цыпочках. — Королевский пир от нас не уйдет.
Чуридду и Обжора тоже стали двигаться нелепой танцующей походкой.
Подойдя к запертой двери, над которой нависал пузатый балкончик, Чернявый обратился к Гарри:
— Вот тут есть ваше уайн.
— Ноу, бойз, — растерялся Уильям. — Я просить вино, марсала, джин.
— Не торопись, будет тебе вино, — ответил Чернявый и забарабанил кулаками в дверь.
Никто не отзывался.
— Здесь живет фашист, — объяснил Чернявый. — А ну-ка стрельните, чтоб замок выбить.
— Фашист? Стрелять? — с сомнением переспросил Уильям.
Мы принялись бомбить дверь камнями и в конце концов услыхали испуганный женский голос:
— Кто там? Вам чего?
— Открывайте — именем закона!
Дверь чуть приотворилась, в щель просунулся седой клок волос.
— Что вам надо-то?
— Вот что, донна Пеппинела, — решительно сказал Нахалюга. — Американцы пришли арестовать вашего мужа, но, если вы дадите им вина, может, все и обойдется.
— Господи! — запричитала старуха. — Где ж его взять-то, сыночки?
Мы всей оравой навалились на дверь и после нескольких дружных толчков распахнули ее.
— Ах, пресвятая дева Мария! — заголосила хозяйка. — Ну входите уж, раз так Богу угодно, налью вам вина.
Американцы осторожно спускались за нами в подвал, вытащив на всякий случай пистолеты. Но, когда увидели огромные просмоленные бочки с вином, сразу успокоились.
— Колбасы, хлеба, яиц! — отрывисто приказал Чернявый, только и думавший, как бы брюхо набить.
— Да откуда же им быть? Вы ведь уж в прошлый раз весь дом очистили.
— Как бы не так, тут еще много чего осталось. А не то — подавайте сюда вашего мужа.
Старуха поспешно прикусила язык и побежала за съестными припасами.
— Вот, кушайте на здоровье, — сказала она, возвратившись.
Уильям откупорил бочку, подвал наполнился терпким ароматом вина. Первым припал к отверстию Уильям, за ним — Гарри, а там и мы угостились.
— Напиток богов! — восторгались Обжора и Агриппино, изображая из себя заядлых выпивох.
А мы тем временем уминали сушеный инжир, хлеб и колбасу с горчицей. Вино струилось по полу и с бульканьем выплескивалось за дверь.
— Что там у вас? — послышался голос с улицы.
Американцы все прикладывались по очереди к бочке.
— Уайн, уайн!
Они даже не обернулись, когда в погреб вошли трое наших крестьян, среди них старый Пеппи Пачи. Остановившись на пороге, они вылупили глаза на благодатную винную реку.
— А Рачинедда-то помер, что ли? — спросил дядюшка Микеле Салерно.
— Ага, — кивнул Чернявый. — Налетайте.
— Да здравствует фашизм! — выкрикнул Пеппи Пачи и прильнул к бочке, словно к коровьему вымени.
— Фашизм? — встрепенулся Уильям; глаза у него налились кровью. — Где фашизм? Где он?! — И в мгновение ока выхватил пистолет.
— Стой, стой! — закричали мы с Нахалюгой.
Но он уже открыл стрельбу: продырявил потолок и бочку. А потом, видно, сам испугался и спрятал пистолет в кобуру.
Винная струя ударила в стену и расползлась по ней огромным кровавым пятном. Вино залило весь пол, грозя затопить нас.
— Господи Иисусе, что там творится? — донеслось снаружи.
Теперь все, кто были в погребе, захлебываясь, поглощали содержимое бочки.
— О искристая влага в бокалах! — распевал старый Пеппи.
В конце концов мне стало невмоготу, и я пробрался к выходу. За мной выбежали Чуридду и Нахалюга. Из переулков стекались к дому люди — кто с бутылкой, кто с банкой, кто с ведром.
— Рачинедда преставился! — слышались радостные крики.
Один крестьянин вставил в продырявленную бочку резиновый шланг и разливал вино всем желающим. Вдруг нас с улицы окликнули:
— Эй, Чуридду! Пеппи! Нахалюга!
— Сюда, сюда! — отозвался я.
К нам протиснулись Тури, Золотничок, мой брат и Марио Гулициа.
Из переулка вышел взвод американских солдат: лица у всех мрачные и автоматы на изготовку. Американцы что-то кричали Уильяму и Гарри на своем диком гортанном наречии, а те в ответ:
— Фашист хаус, фашист хаус!
Солдаты загоготали, спустились в погреб и тоже присосались к бочке.
— Кам ин, кам ин! — приглашали они толпившихся у двери.
Чернявый, Агриппино и Обжора вывалились на улицу и прислонились к забору, обхватив голову руками: их рвало.
— Нализались, свиньи! — обругал их Тури.
Винные запасы Рачинедды, должно быть, подошли к концу: из бочек доносилось жалобное хлюпанье. А хозяин так и не появился — бог его знает, где он прятался.
Наконец вышли на улицу и Уильям с Гарри. От выпитого вина у них была отрыжка. Уильям спросил Чернявого, уже немного пришедшего в себя:
— Еще фашист есть?
Чернявый злорадно засмеялся: видать, эти шутки ему еще не надоели.
— Есть, есть!
— Очумел, что ли? — накинулся на него Чуридду. — Может, хватит валандаться с этими хмырями?
— Есть, — не обращая на него внимания, подтвердил Чернявый. — Фашист хаус — фашистский дом.
— Фашист хаус? — заинтересовались другие американцы; от них теперь тоже вовсю разило вином.
— Гоу, гоу, за мной! — позвал их Чернявый, эта хитрая бестия.
— Куда это они? — удивлялись односельчане, глядя, как мы вместе с американцами зашагали по переулку навстречу заходящему солнцу. — Может, еще где хлеб и вино задаром дают. — И все потянулись за нами, как стадо баранов.
Американцы, едва волоча ноги, все твердили заплетающимся языком:
— Даун тиран Муссолини!
— Даун тиран Муссолини, о-ля-ля! — весело подхватил Нахалюга, держа под руки приятелей.
— Тиран Муссолини, о-ля-ля! — во все горло заголосила толпа подвыпивших односельчан.
На площади было пусто, лишь в центре возвышался серый глиняный Луиджи Капуана. Мы приближались к дому, и мой брат показал Уильяму высеченные над входом слова: «Верить, повиноваться, бороться!» Американец недоуменно пожал плечами, но тут вперед выступил дон Паолино ди Грациа, много
