препятствовало этому. Он разглядывал католические медали и картины на стенах, не думая о том, что они висят здесь, в доме епископа, а он, Бенедикт, смотрит на них. Он смотрел на них, как смотрят на вещи, выставленные в витрине магазина — ведь в его представлении слово «католик» всегда отождествлялось с образом бедняка и рабочего, а слово «богатый» всегда относилось к тем, кто возглавлял заводскую Компанию.
Наверно, именно поэтому он сидел настороженный, вытянувшись на стуле, словно аршин проглотил, не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. От долгого сидения у него заболела спина, и он стал осторожно двигаться на стуле, с опаской прислушиваясь к поскрипыванию кожаной обивки. Выстроившись в длинный ряд, со стен на него глядели папы. Больше всех был портрет папы Пия XI в золоченой раме. Он да еще папа Бенедикт XV, который висел рядом, безмятежно наблюдали за тем, как мальчик ерзает на стуле. Он хотел встать, поклониться и таким образом высказать им свое уважение, а также объяснить свое присутствие. В этой огромной безмолвной комнате папам не на кого было смотреть, кроме как на него, и Бенедикту было не по себе. Он с нетерпением ждал возвращения отца Брамбо.
Время шло, и ему казалось, что с каждой минутой он становится меньше ростом. Эта комната подавляла его: на двух гобеленах были вытканы мученики, которых кололи копьями и сжигали на костре; кровь их большими багровыми каплями падала на землю. Внимание Бенедикта привлекло огромное распятие: оно было из темного, до глянца полированного орехового дерева, а гвозди, которыми были прибиты к кресту ладони и стопы Христа, были из золота. Бенедикт долго глядел на распятие, и ему вдруг показалось, что Христос пошевелился.
Он вздрогнул и медленно отвел глаза. По какому-то волшебству он очутился в ином, незнакомом мире. Голоса у всех здесь были такие мягкие, тихие и приятные, они так отличались от голосов его родных, и Бенедикту не верилось, что это разговаривают люди. Отец Брамбо тоже так говорил, и Бенедикт вспомнил, как он был заворожен его голосом в их первую встречу.
Он был здесь непрошеным гостем. Ему хотелось, чтобы что-то случилось, какое-то важное событие, чтобы эта комната не смотрела лишь на него одного. Бенедикту казалось, что комната подстерегает его, ждет, когда он украдкой обшарит ее, набьет свои карманы ручками, карандашами и деньгами, которые лежали на письменном столе, — он видел их. У него вспотели ноги, и он похолодел при мысли о том, что вдруг после него на этом прекрасном стуле останется пятно.
Бесшумно, как кошка, в дверях снова появился молодой человек. Бенедикт виновато посмотрел на него и беспомощно спрятал руки за спину. Он весь обратился в слух, напрягся, чтобы в случае, если этот молодой человек обратится к нему, понять, что он говорит.
Но тот только резко мотнул головой. Это было приказание, и Бенедикт соскользнул со своего стула. Он почувствовал, как ноги его отлепились от кожаного сидения. Его башмаки, длинные черные носки и тщательно залатанные короткие штаны — все такое аккуратное и чистенькое — вдруг будто одеревенели на нем. Он шел, переставляя негнущиеся ноги по мягкому ковру, к молодому человеку, который молча поджидал, когда Бенедикт подойдет поближе, а затем повернулся и вышел из комнаты. Бенедикт последовал за ним.
Холл, в который они попали, был похож на подводное царство: он был тенисто-зеленым. Потом открылась еще одна дверь, и Бенедикт увидел отца Брамбо, — тот скромно стоял в углу большой комнаты; на губах его блуждала легкая улыбка. Бенедикт, бледный как мел, не мог оторвать глаз от отца Брамбо, пока чей-то голос не произнес:
— Так ты — Бенедикт?
У Бенедикта все завертелось перед глазами: он подумал, что говорит отец Брамбо, — ведь именно этими словами он приветствовал Бенедикта, когда они впервые встретились. Но губы отца Брамбо были неподвижны, а за темным письменным столом, который, как и холл, словно порос мхом и был погружен в зеленоватую полутьму, сидел сам епископ. Он глядел на Бенедикта без улыбки, на его полном, гладком, матовом лице светлели голубые глаза. Волосы у него были седые, хотя лицо еще сохраняло моложавость. Совсем белые волосы казались белым шелком, только на висках они отливали желтизной. «Он, должно быть, родился в этом доме и вырос в нем, как гриб», — подумал Бенедикт.
— Так ты — Бенедикт? — повторил епископ.
Бенедикт кивнул и потупил глаза.
— Зачем ты сюда приехал? — прозвучал второй вопрос.
Бенедикт оторопело посмотрел сначала на епископа, потом на отца Брамбо, но тот лишь медленно закрыл глаза, а затем так же медленно открыл их.
— Вы... Вы хотели... — начал отрывисто Бенедикт, — проэкзаменовать меня?
— Да, верно, — небрежно бросил епископ. — Но это потом. А пока что скажи мне, Бенедикт, — с расстановкой проговорил он, наклоняясь вперед. Только теперь Бенедикт заметил, что голова его была в тени. Глаза его стали светлыми, почти прозрачными. — Расскажи мне об отце Даре, Бенедикт.
— Об отце Даре? — повторил Бенедикт, с трудом шевеля пересохшими губами.
— Я получил письма, — сказал епископ, — от них обоих.
Бенедикт взглянул на отца Брамбо — тот не отрывал глаз от епископа.
— Да, от обоих, от приходского священника и от его помощника, — прибавил епископ. — Оба хорошо отзываются о тебе. Оба настоятельно рекомендуют тебя. — Он помолчал. — Скажи мне, — сказал он с чуть насмешливым любопытством, — как тебе удалось заслужить столь лестное мнение о себе у них обоих?
Бенедикт ничего не мог ответить.
— Объясни мне своими словами, как сумеешь, — продолжал епископ. Он с минуту пристально смотрел на Бенедикта, но не торопил его с ответом. — Скажи мне, что бы ты делал, если бы стал священником церкви святого Иосифа?
Бенедикт облизал губы.
— Я не понимаю, отец... Ваше преосвященство... — Лицо его пылало.
Епископ, казалось, не замечал его смущения.
— Разве ты не мечтал об этом?
Бенедикт молча кивнул.
— Так расскажи мне, о чем ты мечтал.
— Я бы... — порывисто сказал Бенедикт и осекся. Он взглянул на отца Брамбо, и тот одобрительно кивнул ему. Мальчик вдруг рассмеялся и тут же зажал ладонью рот.
— Продолжай, — подбодрил его епископ. — Оставил бы ты церковь в том же виде, как сейчас?
— Нет! — воскликнул Бенедикт.
— Продолжай, — сказал епископ, — что бы ты сделал? Что бы ты сделал прежде всего?
— О отец мой, — выпалил Бенедикт с сияющими глазами, — я бы жил в церкви!. Вот где был бы мой настоящий дом! Она была бы у меня чистая, без единого пятнышка. Я бы побелил стены, украсил бы ее. Я знаю, рабочие пришли бы и помогли мне привести ее в порядок, если бы я к ним обратился. Даже мой отец пришел бы. Я знаю, они не отказали бы мне!
— Значит, церковь нуждается в большом ремонте?
— Да, отец мой, — отвечал Бенедикт.
— Почему же до сих пор не сделали ремонт?
— Не знаю, отец мой, — медленно произнес Бенедикт.
— Не было для этого достаточно денег?
— Да, денег не было.
— Значит, поэтому и не сделали ремонт? Правильно?
Бенедикт запнулся.
— Н-нет... — протянул он.
— Нет? — переспросил епископ. — Тогда почему же?
— Церковь и так можно было содержать в прекрасном виде, — горячо сказал Бенедикт. — Я бы смог.
— Потому что она дорога тебе?
Бенедикт утвердительно кивнул.
— В котором часу ты встаешь, чтобы прислуживать во время ранней обедни? — спросил епископ.
