слушателями были я и Дружок.
Он так и начинал...
- - - А теперь, щенок и старый пес, я буду говорить вам притчами - - - И никто не поймет меня, кроме выблядка и старой собаки - - - Итак - - - Шли в пустыне два апостола - - - Жара в пустыне - - - Песок - - - Долго они шли - - - Один говорит: - - - 'Вера, только вера нас спасет' - - - А второй говорит: - - - 'Надежда' - - - Начали они спорить - - - А идти продолжают - - - Уже совсем обессилели - - - Один говорит: - - - 'Представь себе оазис - - - Озеро чистой ледяной воды - - - Мы подходим и пьем - - - На животах лежим и пьем из озера - - - Ты глоток и я глоток - - - Ты глоток и я глоток - - - Ты глоток и я глоток и еще глоток' - - - И стоит так зажмурившись - - - Представляет - - - А второй разозлился - - - Глаза горят - - - И бросился на товарища - - - Начал его душить - - - Тот умирает и перед смертью спрашивает: - - - 'За что ты меня? - - - За что убиваешь?' - - - А тот отвечает: - - - 'А ты два глотка сделал!!!' - - -
Дед хлопает по голому своему плечу. Там рваный шрам. От комара остается пятнышко крови.
- - - Еще теперь одну. - - - Он щелчком отправляет комара в воздух.
- - - Однажды, когда Иисус по обыкновению проповедовал на пригорке, видит бежит к нему со всех ног женщина - - - Красивая и молодая - - - Бежит, как только красивые и молодые могут бежать - - - Да - - - Вот - - - Бежит - - - А Иисус уже знает - - - И косит взглядом - - - Толпа оборачивается - - - Шлюха подбегает и падает на колени - - - А потом забирается к нему в штаны - - - И шепчет, чтобы спас ее - - - Говорит Иисус к толпе: - - - 'Кто из вас без греха, пусть бросит в нее камень' - - - Толпа остановилась - - - Все замерли - - - Иисус улыбнулся - - - И вдруг возле самого его уха щебенка просвистела - - - Ну щебенка - - - Камень - - - На железной дороге бывает - - - Иисус оборачивается - - - Ищет глазами - - - И видит Богородица стоит скромно - - - 'Мама! - - - говорит гневно Иисус. - - - Мама! - - - Я же просил вас, мамочка, не лезть в мои дела! - - -
И дед хохотал... Мы с Дружком слушали, как он уходит. Как он заходит в дом и роняет кастрюли, двигает стулья собой. Как он падает на постель...
Наверное, в такие моменты ему снились ангелы...
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
В том нашем детстве была еще Надя. У нее была сухая рука. Маленькая левая рука, как у птицы. Она была чуть старше.
Я вспоминаю Надю, ее левую руку.
Вижу эту руку, опущенную в ванну с карпами, с огромными сонными карпами.
Их покупал ее отчим в бойлере. Летом привозили к нам откормленную в прудах рыбу.
Спины этих огромных медлительных рыб. Сонные сильные спины...
Мы сидели в ванной комнате на табуретах, запустив руки к рыбам.
Эти стандартные кухонные табуреты с пластиковым скользким покрытием...
Дед хохотал: 'Даже мухи скользят, не ебутся...'
Мы играли с карпами.
Гладили их толстые плавные тела...
Стоило поймать карпа, как он, проснувшись, начинал вырываться.
Мы затаив дыхание подстерегали другого. Это было как охота. Мы хотели игры и борьбы.
Помню, как Надя смотрела на карпа, который подплыл и ткнулся мордой в ее левую сухую руку.
- - - Ой, смотри, смотри! - - - закричала она шепотом. - - - Он играет! Он хочет, чтоб с ним играли... Он целует мою руку... Смотри - - -
Думаю, никто, кроме карпа, не целовал ее птичью руку... Она смотрела на рыбу.
Помню ее лицо. Я тогда вдруг ощутил зависть. Меня даже чуть не вырвало в эту ванну, прямо к рыбам. Я позавидовал ее лицу.
Надя как зачарованная смотрела на карпа, который целовал ее руку...
И лицо ее озарилось покоем. Теперь я понимаю... В ее лице была благодать, которая нисходит подчас на калек... Тогда я завистливо, с отвращением отвернулся от ее лица... От этой внезапной благодати сломленных...
Потом отчим их всех по очереди зажаривал.
И все ели. И Надя, и отчим, и мать Нади, и я, когда приходил поиграть с ней.
Каким же сладким было для меня это мясо! Эта плоть... Какое я чувствовал злорадство! Я пожирал чужую благодать!
Странно, всю свою жизнь я чувствовал к калекам отвращение, а они, наоборот, тянулись ко мне. Как тот карп, целующий Надину искалеченную руку.
Помню злорадное сострадание в их лицах, когда они смотрели на меня, толстого, неуклюжего, в грязных ботинках бредущего по лужам...
Думаю, они чувствовали мою ущербность. Как демоны чувствуют своего.
Я тоже был калека. Без видимого явного уродства. Но их не проведешь.
Я был их.
Одно время это сводило меня с ума. Я бросался бежать, заметив чуть хромающего человека. Он был еще далеко, а я уже несся с воем, как пожарная машина, в которой всю команду постигло внезапное безумие.
Потом стало легче. Я научился притворяться.
Я научился жить с этим отвращением, которое всегда скользило рядом, как тень.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Роддом, где работала моя мать...
С десяти лет я бродил по его коридорам. Лучше местных крыс знал подвал. Помню запах хлорки в подвале и тишину.
Я вспоминаю этот двухэтажный облупленный дом среди старых тополей.
В июне здесь лежали сугробы тополиного пуха.
Молодые мамаши, открыв окна в душные сумерки, смотрели вниз. Они курили не скрываясь. Они задумчиво ждали своих мужей. Окурки выпадали из рук, и пух загорался. Пламя мгновенно съедало сугробы.
Они смотрели на это. Как смотрят с корабля в волны.
Я вспоминаю одну жирную тетку, которая никак не могла родить.
'Дура я! А он сволочь! Уже и так пять спиногрызов! Ему подавай девочку! Суки! О... Суки! Все мужики подлые... Им бы только свой конец помочить!'
Ее муж сам был как обрывок шнурка. Он мог поместиться в кармане ее огромного халата, который принес из дому. Толстуха обняла его, и он исчез. Потом они ворковали, как голуби в больничном саду. Мужик даже пытался посадить ее на колени.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Она кряхтела и стонала так, будто хотела сдвинуть стену, у которой лежала.
Моя мать молчала. Да и что говорить. Меня она родила стоя. Я упирался.
Видно, не нравилось мне здесь. Но раз уж пришел, то пришлось войти.
Этот тип у толстухи тоже передумал выходить.
- - - Тужься, тужься... Не бойся... Все нормально... С первым проблемы... А остальные как горох, - - - приговаривала акушерка, добродушная и теплая, как корова.
Людьми, которых она приняла, можно было заселить пару маленьких городов.
А потом начался настоящий штурм.
'О!!!!! Го-ро-шинка!!!!!'
Толстуха орала, будто в нее вселился дьявол. Она орала разными голосами.
Моя мать спала, как в тихом лесу. Она до этого дежурила две ночи подряд.
Наконец горошинка решила выйти.
Я стоял и смотрел как зачарованный. Мать из-под маски одними глазами сказала, чтобы я вышел. Но я не мог покинуть такое зрелище.
'Я отвернусь', - сказал я, а сам так встал, что все в зеркало было видно.
