— Чувак, — говорю я заплетающимся языком, — если ты хочешь напоить м-меня и изнасиловать, то это не самая здоровая мысль.
— Нужен ты мне больно. Я хочу освободить твое подсознание.
— З-зачем?
Галилей молчит. Я все больше косею, потолок перед глазами крутится, как сумасшедший. Я зажмуриваюсь.
— Отлично, — слышу голос Галилея. — Можешь так и лежать. Только не засыпай.
— Не засну.
Он еще немного молчит, а когда мои мозги начинает уносить куда-то далеко, я снова слышу его голос:
— Что вы нашли в той могиле?
— Кроме этого мужика? Ничего.
— Откуда ты узнал, что это мужской скелет?
— Узнал…. Не помню.
— Вы нашли его ноги? Где его ноги?
— Ноги… под холмом. В засыпанном колодце.
Это я говорю?!?
— Почему?
— Нельзя… нельзя…
— Что нельзя? Отвечай!
— Не помню…
Я слышу, как Галилей хватает флягу и со всхлипом высасывает последние капли. Я плыву куда-то в чёрной темноте и совершенно не ощущаю своего тела.
Откуда-то в мое сознание врывается монотонный голос, бормочущий что-то непонятное: «…тучи мимо проходят, на еретника за семь поприщ дождя не изводят. Беру я, раб Божий, от дупла осинова ветвь сучнистую, обтешу орясину осистую, воткну еретнику в чрево поганое, в его сердце окаянное, схороню в блате смердящем, чтобы его ноги поганые были не ходящие, скверные его уста — не говорящие, засухи не наводящие…»
— Кто это говорит? — кричу я. Вздрагиваю всем телом, разрываю тёмную пелену и вываливаюсь на свою кровать. Потолок уже не крутится. Меня бьёт крупная дрожь.
Галилей сидит на стуле рядом, смотрит на меня и плачет.
— «Особое внимание в крестьянских поверьях уделяется необычным и опасным покойникам, знавшимся с нечистой силой, колдунам и ведьмам, а также умершим неестественной скоропостижной смертью — убитым, самоубийцам, пропавшим без вести и так далее. Таких мертвецов «не принимает земля», они «доживают свой век», прерванный нежданной кончиной, скитаясь по земле в своем же, лишь несколько измененном облике. Могилы подозреваемых в «хождениях» разрывали, поворачивали покойников ниц, отрезали им ноги, вбивали в спину осиновый кол».
Галилей откидывается в кресле и смотрит на меня. На коленях у него ноутбук.
— Теперь понял, что вы раскопали?
— С ума сойти.
— Угу.
— Но всё-таки — причем здесь моё подсознание? И кто нёс всю эту белиберду?
Галилей молчит. Он смотрит в стену.
— Ты помнишь, чем занимался первые дни после её смерти?
Удар в мозг, но слабый, смягченный коньяком. В памяти мелькают разноцветные картинки, открытки ко дню рождения, темный выпуклый сосок, прикрытый простынёй, тонкие синие губы…
— Почти не помню, — шепчу. — Я был в состоянии шока.
Откидываюсь на подушку и закрываю глаза.
— Вот-вот, — говорит Галилей. — Поспи. Когда проснешься, вот увидишь, всё уже переменится к лучшему.
— Но ч-чувак… — говорю я заплетающимся языком, — а как же?..
— Спи, — говорит Галилей. — Я пойду.
Он наклоняется надо мной, я чувствую на лбу его дыхание.
— Не уходи, — говорю я в подушку. Или мне только кажется, что я это говорю? Сон подхватывает меня, я еще слышу, как Галилей собирается и открывает дверь, невнятные звуки в коридоре…
И, то ли во сне, то ли ещё наяву, его голос:
Утро равнодушно глядит на меня из-под опущенных штор. Голова раскалывается после вчерашних галилеевых опытов с подсознанием, глаза режет даже слабый свет. Кофе не лезет в глотку, от сигарет хочется блевать. Алконавты оставили после себя жуткий срач. Даже если направить в окно нашей кухни местную реку, толку будет мало.
В общем, осознавать себя посреди бардака в такое утро совершенно не в кайф. Хочется лечь обратно в кровать и провалиться в летаргический сон, пока всё не переменится к лучшему. Что там вчера наобещал мне этот Кашпировский?
Звонит Алиса.
— Привет! Мой милый у тебя?
— Вчера был. Напоил меня до состояния Му-Му и умотал.
— То есть как — умотал? На такси?
— Не знаю.
Возникает тягостное молчание. Алиса что-то напряженно обдумывает.
— А куда пойдёт, не говорил?
— Домой, наверное. Куда ж ему теперь, бедному… Что стряслось-то?
— Нет его нигде. И телефон молчит. — Неожиданно я слышу всхлип.
— Брось реветь! — говорю. — Куда он от тебя денется! В общаге спрашивала?
Я даю ей телефон общаги, рабочий телефон Галилея и еще кучу адресов, явок и паролей, по которым его можно вычислить в нашем райцентре. Алиса бодрится, обещает перезвонить и бросает трубку, даже не дослушав моего «до свидания».
Я звоню Галилею. Тупо прослушиваю непробиваемое «телефон выключен или находится неизвестно где»; набираю ещё один, секретный номер. Тот же ответ.
Ничего страшного. Галилей всё время теряет телефоны, а также обожает спать в сосенках рядом с бобровой плотиной. Найдётся. Протрезвеет — придёт. Только… Он же почти не пил вчера?… Чёрт, ничего не помню.
