Через полчаса, когда уровень алкоголя в моей крови достаточно высок, чтобы не поседеть от самых чудных идей, Галилей вдруг изрекает:
— Я решил жениться.
— Вундербар! — отвечаю. — Создание полноценной, устойчивой к деструктивному воздействию общества социальной ячейки является достойным ответом тому безумию, что царит в голове у многих.
— А в моей голове?
— И в твоей голове тоже! Ты знаешь Алису без малого неделю. Какого черта ты втемяшил себе, что она именно та единственная и лучшая на свете девушка?
Пауза. Галилей держит бутылку в отвисшей руке, шевелит губами. И я вдруг понимаю, что для него Алиса та самая девушка. Это бывает — и почему-то бывает именно вот так сразу.
— Чувак, — говорит он виноватым голосом, — не бойся, я тебя не брошу.
— Иди ты в жопу! Что я тебе — баба, чтобы меня бросать?
Галилей морщится и отдает мне бутылку.
— Я же не виноват, что у тебя все так получилось. И ты не виноват. А она была просто стервой.
— Конечно. Забей.
— Я правда не хотел, чтобы ты чувствовал себя одиноким.
— О'кей. Возьмете меня третьим в свою дружную семью.
Батюшки, что я такое плету? Я же становлюсь у него поперек дороги!
Вскакиваю и отдаю Галилею бутылку.
— Я и сам удивляюсь, что у нас так все получается. Жил себе спокойно, бухал в свое удовольствие, — бормочет Галилей, — с бабами никаких лишних мыслей не позволял, близко не подпускал. А её даже подпускать не пришлось. Она сразу с моим характером сплавилась. Состыковалась без зазоров…
— Кто еще кого стыковал, астронавт-философ?
— … и жизнь у нас похожая была. И привычки общие…
Все. Понесло чувака.
— А предложение ты ей когда собираешься делать?
— Сегодня и сделаю. Думаешь, почему я тут лежу? Решил провести сутки самостоятельно. Три часа осталось.
Пиво закончилось. Мы идем к ларьку, потом садимся в маршрутку и с песнями едем сватать моего дорогого Галилея.
Оставшееся время уходит на разработку невероятно сложного и романтичного плана. Галилей добавляет в поток моих идей свою струю, и план перестает выглядеть совсем уж идиотским — становится довольно милым. Мы решаем, что любимая может и подождать, и с пользой проводим последний галилейский холостой день. Мы выпиваем умопомрачительное количество алкоголя, но каким-то чудом остаемся на ногах. Вечереет.
Небо на горизонте похоже на перевернутую кастрюлю с оранжевыми стенками. Кто-то накрыл нас медным тазом. Дерни за веревочку, задень ногой, урони пустую бутылку — и привет. Опустится ночь, и в игре будут совсем другие правила.
Осознав это, я тащу Галилея к Алисе. Он чертовски тяжел, запинается ногами за горизонт, и кажется, что от этого становится всё темней.
Алиса принимает у меня поникшее романтическое тело и укладывает на единственную кровать. Галилей дергает щекой, и неразборчиво произносит:
— Дрргая. Я тебя льбльбю!!!
«И я тебя», улыбается Алиса. Она снимает с него носки. Я курю её сигарету. Галилей переворачивается на живот и говорит подушке:
— Ходи за меня зззз…муж!
Икает и ползет к туалету. Алиса поддерживает его под плечо, и они шепчут друг другу банальные, но удивительно приятные вещи. Я иду на кухню и подставляю голову под кран.
Возвращается Алиса. Глаза у неё мокрые.
— Поздравляю, — говорю. — Теперь у вас есть вы.
Мы идем в комнату, садимся около спящего Галилея (Алиса заботливо поправляет ему одеяло) и дружным молчанием отмечаем начало чего-то совершенно нового, пугающего и хорошего одновременно.
И тут она мне говорит:
— Давай напишем песню. Ты и я, прямо сейчас.
Берет клочок бумаги и что-то пишет. Протягивает мне.
Батюшки! Узнаю собрата по перу. На бумажке красуется: «Мне не бывать теперь поэтом…». Пишу в ответ:
«Мне сердце вьюгой замело».
Задумалась. Пишет что-то. Зачеркивает. Пишет. Грызёт карандаш.
Читаю: «А в темноте обрывки света…»
И тут меня понесло.
Меня выбрасывает обратно, я смотрю на бумажку, на Алису, на спящего Галилея. Мне плохо.
Алиса осторожно берёт у меня из рук листок, читает. Задумывается, потом начинает что-то писать. Я забираю у неё карандашик и ставлю жирную точку.
— Хватит. Не надо больше. Не хочу.
Алиса кивает, и встревоженно смотрит мне в глаза. Меня трясет. Из меня хлещет что-то черное, угрюмое, скрытое где-то глубоко в подсознании.
Я хочу запихнуть это обратно. Я хочу снова быть беззаботным. Я поджигаю бумажку.
Алиса дожидается, пока мой маленький джордано бруно станет горсткой пепла, и задумчиво говорит:
— Теперь сбудется, — а когда я, удивленный, оборачиваюсь к ней, добавляет — Не знал? Примета такая. Я думала, ты специально.
А я молчу. Я в полной заднице, и мне уже не страшно.
Хуже быть просто не может.
Сегодня необычный день. И даже не потому, что зарплата, наконец, у нас в кармане. И вовсе не потому, что погода необыкновенно ясная. И, конечно, не потому, что Шельма забухал и переложил всю ответственность на лаборантов.
Просто мы наткнулись на захоронение. Странное захоронение.
Под метровым слоем булыжников, в слипшемся с землей слое пепла, оказался человеческий скелет. Дело-то не новое, кости мы находили и раньше, и кости разные. До сих пор все вспоминают веселую
