После первого тоста и грустного взгляда на медленно разбухающие в кастрюльке пельмени Галилей говорит:
— Чувак! Ты сам читал этот файл с древними легендами?
— Чуть-чуть, — говорю. — Все никак времени не было. А потом и не хотелось как-то…
— Ясно. — Галилей вспоминает нашу любимую пьесу и замолкает на секунду.
Но только на секунду:
— Оказывается, в ирландском фольклоре привидениями могут быть живые трупы, тела, которые оживают на краткое время, чтобы принять участие в собственных похоронах.
— Круто. Мне стало гораздо легче жить.
— Да ну, это еще не самое интересное. У древних существовало поверье, что вихрь — это бывший самоубийца. Когда ветер завывал в трубе, считалось, что плачет покойник, а срывание крыш казалось выражением недовольства умерших.
— Обалдеть! Что ещё?
— Помнишь споры о существовании души? Дескать, масса умершего уменьшается на полсотни граммов. Ученые еще шутят, что теперь точно известна масса души.
— Ну? — угрюмо спрашиваю я. Когда Галилей хочет произнести речь, остановить его не никакой возможности.
— Так вот, это объясняется гораздо проще. Все может быть связано с тем, что во время агонии усиливается потоотделение. Также ряд источников сообщают, что изменение в массе тела происходит в результате использования клетками адезинтрифосфорной кислоты при анаэробном питании…
— Вот ты сам понял, что только что сказал?
— Не совсем. Но это и неважно. Главное, что Алиса поняла, и теперь мы с ней вместе не верим в бога.
— Отлично. Теперь вам только остается перестать верить в бога внутри себя. Тогда мы все поедем в Мексику, сколотим там хибарку на полуострове Юкатан, начнём выращивать бобы… Алиса будет вязать тебе носки из травы дьявола, я буду гнать кактусовую настойку; а вечером мы наденем твои носки, выпьем мою настойку и будем строить планы… ты — паропланы, а я — дельтапланы…
Галилей улыбнулся.
— Как там Алиса?
— Ты знаешь, — Галилей снова улыбнулся. — Она как раз мне что-то подобное рассказывала. Говорит, как хорошо остаться с тобой наедине, на каком-нибудь острове или в лесу, и так прожить остаток жизни…
— Бывает.
— Глупости, конечно. Но знал бы ты, как приятно все это слышать!
Пауза.
— Знал.
Пауза.
— Прости.
— Ничего.
Пельмени сварились, а пива еще больше половины. Заболтались мы сегодня… Вот тебе и первая новая черта у Галилея — он начал задумываться о простых вещах и упускать из виду серьезные. Я раскидываю пельмени по тарелкам и доливаю в бокалы пива.
— О тебе, кстати, всё время спрашивает, — говорит Галилей.
— И что спрашивает?
— Как живешь, чем занимаешься. Когда, говорит, мы к нему в гости пойдем.
— Никогда.
— Я так и сказал. И про твои проблемы со сном тоже ни слова.
— Ну спасибо. А у тебя с ней как?
— Лучше не бывает. Я как заново родился: стал добрее, спокойней. Знаешь, начал уже в последнее время бояться, что однажды допьюсь до чертиков, а с ней все прошло.
Я вполне его понимаю. Алиса, с её удивительным спокойным характером отлично подходит моему беспокойному другу.
Мы допиваем пиво и едем к Галилею. Заряжаем Стирминатора, жарим яичницу с луком, покупаем еще пива. Почему-то портвейн сегодня в тягость. И вообще, бухать вредно.
Галилей достает свое звенигородское чудовище с удивительно чистым звуком и поет песню, от которой у меня шевелятся волосы на голове:
Я вижу их, со скрюченными пальцами, с объеденными крабами лицами, в дырявых треуголках, которые непонятно как держатся на голове. Они тянутся к светлому пятну неба над головой, к мутной и призрачной цели. Иногда я вижу их во сне.
День начался с кошмаров. В половине седьмого я с криком свалился с кровати, перепугав кота. Вам интересно, что я кричал?
Попробуйте догадаться. Несложных три слова. Настенька уже полгода ждет, что я скажу ей такие же.
Кот с опаской посмотрел на меня и заскребся в дверь. Возможно, я схожу с ума. Я предпочитаю считать, что все вокруг сошли с ума, а я один — исключение. Впрочем, вероятнее всего, с ума сошли все без исключения, причем ещё с десяток лет назад.
Смелые гипотезы подтверждает Галилей, который то ли переопохмелился, то ли забыл прерваться на сон. Он звонит и предлагает встретиться. Я собираю в сумку пустые пивные бутылки и выхожу на улицу.
Батюшки!
Галилей уютно расположился на скамеечке у моего подъезда. Он прикрыл рожу газеткой, задрал майку и чешет пузо.
— Чувак, — рыгает он. — У меня есть идея.
— Отлично. Одно это уже можно отметить.
И мы идем к ларьку.
