Впрочем, и этого тоже. Но еще и многого другого. Во всяком случае, большего, чем минутный сладостный кульбит.
— Вы дрожите, — сказала Рори, изогнувшись в его руках, чтобы посмотреть на Кейна.
— Правильное наблюдение, — сухо согласился он.
— Вам не холодно?
— Вряд ли. Солнышко, перестаньте вертеться, а то запутаетесь. Вам не мешает эта громоздкая штуковина? — Ему мешала. Когда она пошевелилась, ворот толстого махрового халата соскользнул, и Кейну открылся захватывающий вид от плеча и ниже, до половины груди. Еще капельку давления на его молнию, и о тонкости подхода нечего будет и думать.
— Знаете, на самом деле я не шизоид. Никакой психованности я в себе не замечала. Это только…
Кейн осторожно уложил ее в постель и наклонился над ней. Прижав палец к ее губам, он проговорил:
— Я не психиатр, но, по-моему, знаю, в чем ваша беда. Нельзя угождать всем и во всем. Ничего хорошего из этого не выходит. В результате человек выжимает себя как лимон и становится стандартной посредственностью, вроде как стандартные мокасины.
— Вы думаете, я посредственность? — Она выглядела такой обиженной, что у Кейна даже сердце зашлось. Он медленно покачал головой, совсем низко склонясь над ее лицом, а она смотрела на него своими ясными, как горный поток, янтарными глазами.
— Нет, душа моя. — (Так называла Рори ее мать. Потому что мать любила ее. Тоже.) — Нет, вы не посредственная и не сумасшедшая и близки к тому, чтобы перестать быть девственницей, если мне позволено хотя бы заикнуться об этом.
Кейн буквально воочию видел, как бьется ее сердце в трепещущей груди. Опершись на локоть, он положил другую руку ей на грудь. Не обнял, не ласкал — просто положил руку.
— Это не страшно, душа моя. Мы зайдем не дальше, чем ты того захочешь. Доверься мне, я не причиню тебе боли.
Глаза у нее стали огромными. И пока он наклонялся к ней, все веснушки постепенно сливались в одно пятно цвета карамели, а потом губы их соединились.
Никогда не причинять тебе боли… никогда не причинять тебе боли… Любимая женщина… люблю тебя…
При первом прикосновении его языка Рори почувствовала, что распадается на части. Каким-то образом пояс халата развязался и свисал с края постели, две огромных полы распахнулись, и Кейн прижал ее к холодной простыне. Его жаркое и тяжелое тело над ее телом. Никаких разумных мыслей не осталось. Ее чувства говорили правду, она знала это тысячу лет — достаточно прикоснуться этому мужчине ее телу хоть пальцем, и она потеряет всякую власть над собой.
Одна только мысль о нем — не то, что взгляд на него, не то, что прикосновение к нему! — сотворяла с ней такое, о чем она даже представления не имела.
Сердце рвалось из груди. Бедра судорожно содрогались. Пальцы впились в упругие мышцы его спины, стараясь покрепче притянуть к себе. Втянуть его в себя, сделать его частью себя, неотличимой, и в то же время — удивительно, ох, как удивительно! — совсем другой!
Его рот на ее губах, такой твердый и все же такой невероятно нежный… Его вкус проник ей прямо в кровь и опьянял сильнее, чем шампанское.
Такого никогда, никогда не случалось с ней прежде. Когда она почувствовала его руку на груди, когда подушечки его пальцев коснулись ее затвердевших сосков, Рори задохнулась. Но его рот занимался любовью с ее губами, и стесненное дыхание вырвалось из нее глухим стоном.
— Лишняя одежда, — бормотала она, когда его губы, оставив рот, спустились ниже, к горлу. Она выгнула шею, перемещая легкие его покусывания ближе к бьющимся сбоку чувствительным жилкам.
Кейн нащупывал пуговицы на рубашке.
— Ты уверена? — Прерывисто дыша, он одним резким движением освободился от рубашки, и пуговицы беззвучно покатились по ковру. Кейн расстегнул пряжку на ремне и нащупал молнию джинсов.
Трусы у него были желтые. С тропическими рыбками. Это смутило его. В Ки-Уэсте они не казались ему такими отвратительными. Хорошо бы сейчас на нем было что-нибудь не такое кричащее. А то она подумает…
— У тебя приятное белье, — сказала она. Он заморгал и не смог сдержать смеха. Множество разных женщин говорило ему в такой вот момент множество глупостей, но ни разу не прозвучало слово «приятное».
— Душа моя, если эти трусы тебя не шокируют, то подожди, ты еще увидишь синюю птицу и махровую розу.
Но с шутками покончено. Кейн повернулся к ней, и теперь она увидела вовсе не тропическую рыбку. Она увидела его самого. Первым его побуждением было натянуть на них обоих до подбородка простыню, но потом он передумал. Пусть это будет частью испытания. Принимает она его со всеми, так сказать, потрохами или нет. Это ей не уроки биологии и анатомии. Здесь чертовски больше замешано, чем просто спаривание двух взрослых особей разного пола. Но начало есть начало.
— Рори?
Ей удалось отвести взгляд от
— Душа моя, обещаю, что мы не сделаем ничего такого, что было бы против твоей воли. Но ты должна знать, что я… то есть ты… Ладно, дело обстоит так. Если ты хочешь, чтобы я ушел, лучше скажи сразу. Потому что скоро это будет почти невозможно.
Она широко раскрыла глаза. Так же легко, как надпись на подушке «Не отрывайте наклейку», он мог прочесть в них страх, неуверенность, страсть. Она изгибалась навстречу ему и боялась себе в этом признаться. Боялась всех старых табу, которые бабушка внушила ей. Боялась полузабытого происшествия в детстве. Может быть, боялась тех ужасов, которые преследовали ее по ночам.
— Послушай, ты же знаешь, что случится, правда? Я имею в виду, что в твоем возрасте или даже вполовину моложе все уже знают, как это происходит. Технику дела.
Она кивнула, неотрывно глядя Кейну в глаза. Он подозревал, что она боится отвести взгляд из страха увидеть все остальное. Ошеломляющая волна нежности затопила его. Это сочетание нежности и сексуального возбуждения было для него совершенно внове.
— Пожалуй, я такой же девственник, как и ты, — непроизвольно вырвалось у него. — Так мне кажется.
Ноги у нее замерзли. Лицо пылало. Она посмотрела через его плечо на противоположную стену. Там в зеркале отражалась спина, сужавшаяся от широких загорелых плеч к яркой полоске материи, а ниже цветастых рыбок тянулись прямые мускулистые ноги, покрытые темными волосами. Ступни у него были узкие, а подъем высокий. Санни бы сказала, что это признак того или иного.
Она с любопытством изучала в зеркале и другую особу, или по крайней мере видимые ее части. Две веснушчатых ноги с тонкими лодыжками и довольно шишковатыми коленками. Из-за широкой, загорелой спины выглядывало голое плечо, пылающее лицо и копна спутанных, выгоревших на солнце волос.
Боже милосердный! Она голая, в отеле, в номере с декадентской ванной, в постели с мужчиной, которого знает меньше недели, и близка к тому, чтобы заниматься с ним любовью. О да, это она. И если прежде она подозревала, что у нее мозги набекрень, то теперь не сомневалась в этом.
— Я знаю, как это делается… ну, наверно, не все, но, по крайней мере, миссионерскую позицию и… И еще я знаю, что первый раз будет больно, но ведь это никого не лишает желания повторять и повторять… Значит, это не может быть очень уж плохо. — Слова с запинкой слетали с ее губ, и Кейн подумал, что сейчас у него разорвется сердце.
— Тогда послушай внимательно, дорогая моя малышка, потому что я собираюсь пополнить твое не совсем разностороннее образование. Да, ух, так называемая миссионерская позиция имеет свои достоинства, но для первого раза… Короче, есть различные теории о том, как это сделать лучше.
— А ты сам не знаешь? — Она лежала, наполовину прикрытая его телом, положив ему на плечи руки.
— Нет… не все. Рори, я не делаю вид, будто я девственник. То, что я сказал… Да. Я имел в виду, что первый раз я с кем-то, к кому испытываю чертовски нежные чувства, а это меняет все дело. Я хочу
