Эх, отправить бы к чертям все это дело, но Россу он многим обязан. А скоро ему понадобятся от своего агента еще более серьезные услуги.
Кейн долго глядел на спящую Рори, потом нагнулся, поцеловал ее и тихо прошептал:
— Леди, не знаю, что там упаковано в вас, но это мощная штуковина.
Он покачал головой и еще долго стоял над ней. Хотя чем раньше он уедет, тем раньше сможет вернуться. Судьба спасла его от песчаных бурь, ракет с тепловой системой наведения, позволила пережить катапультирование, чтобы бросить прямо к ногам учительницы второго класса с веснушками и шишками на коленках и с таким смехом, от которого расплавится и легированная сталь.
Через несколько часов, подумал Кейн, она проснется, потянется и удивится, куда он делся, а его не будет рядом, чтобы успокоить ее. Но записка успокоит ее и сообщит, куда он делся. И когда он в следующий раз увидит ее, они поговорят о будущем. Постоянном. В моем городе, или в твоем, или где-нибудь посередине. И на такой срок, сколько длится вечность.
Глава десятая
Рори разбудило какое-то непрестанное жужжание.
— Ладно, ладно, — пробормотала она и шлепнула рукой по столу рядом с кроватью, где обычно стоял будильник. Звук продолжался, сопровождаемый позвякиванием фарфора. Она открыла один глаз. Из незавешенного окна врывался свет, но какой-то незнакомый. Не холодноватый свет, пробивавшийся с лужайки, заросшей ветвистой овсяницей, а теплый — такой мог бы отражаться от соседней кирпичной стены.
И комната фактически тоже была незнакомой. Она села, не обращая внимания на беспорядок, который устроила на столике рядом с кроватью, и постепенно стала что-то припоминать. Первым делом она огляделась в поисках телефона. Аппарат должен быть где-то здесь. Их было целых три, включая один в туалете!
К тому моменту, когда она, голая и босая, нашла белый с золотом телефон на столике во французском провинциальном стиле XVII века, он перестал звонить.
— Черт, проклятие и позор, — проворчала она себе под нос. И, замотав вокруг себя угол простыни, чтобы прикрыть наготу, опустилась на обтянутый розовым дамастом стул. Надо привести в порядок мысли. Зевнув, она почесала локоть.
Кейн. Боже милосердный, куда она попала и что натворила? И куда он пропал? И если и вправду ушел, то почему?
Подставив голову под струйки воды, она стояла под тепловатым душем целых десять минут и вспоминала все, что произошло. От и до. Начала с того, как она вдруг обнаружила, что сыта по горло Чарлзом и Маделин Бэнкс и целым выводком вздорных Хаббардов, не говоря уже о том, что до смерти устала угождать всем и во всем.
Пытаться угождать всем и во всем… Кто это сказал?
Кейн. Он много чего говорил. А ты надеялась, что если мужчина и женщина лежат в постели, открыв друг другу сердце, тело и душу, то одному из них непременно должно хватить элементарной вежливости, чтобы не исчезнуть потом неожиданно, не сказав другому «доброе утро»? Да, она надеялась, и даже на большее.
Затем ей представилось все то, что они делали прошлой ночью. То, что изменило ее навсегда, а его — вовсе нет. Она вспомнила, о чем они говорили, и о многом другом, о чем не говорили. Не говорили, например, таких слов: я люблю тебя всем сердцем, и выйдешь ли ты за меня замуж, и проведешь ли со мной вечность. Мелочь, конечно. Тоже из области элементарной вежливости.
Она почувствовала, как все у нее саднит, и внутри и снаружи. Она была обижена, хотя твердо решила не обижаться. Это ее собственная вина. Какого сорта женщина переходит из рук одного мужчины прямо в руки другого? Никогда, даже в самых диких мечтах, ей не приходило в голову, что она может так себя вести.
Но она так сделала, разве нет? Правда, не прямо из рук Чарлза, но все же…
Что-то с ней произошло в тот момент, когда она первый раз увидела Кейна Смита. Безумие это или нет, но она влюбилась в этого мужчину. И он, наверно, заметил. Ведь это было написано у нее на лице. Она никогда не умела маскировать свои чувства. Заметил и воспользовался своим шансом. А она могла бы поклясться, что мужчина, которого она любит, не сможет вот так оставить ее и уйти, не сказав даже «благодарю вас, мадам».
А он ушел. Или нет?
Но, по правде говоря, Кейн скорее был соблазненным, чем соблазнителем. Совершенно определенно, он не упоминал о любви, даже обиняками. А она по своему невежеству истолковала его взгляд как любовь. Хотя это была не больше, чем откровенная, старая, как мир, заурядная похоть. Того рода страсть, о которой ее предупреждала бабушка. Того рода страсть, которая заставила Санни в шестнадцать лет убежать из дома и до сих пор жить с мужчиной, так, кажется, и не оформив свой брак. Да, жить до сих пор и родить четырех — сосчитаем их, — да, четырех девочек.
Страсть. Или в лучшем случае то, что ее бабушка брезгливо называла «свободная любовь». И вовсе она не свободная. Много часов спустя Рори начала подозревать, что заплатила за страсть слишком непомерную цену.
Долгое время она сидела, уставившись взглядом в царапину на ножке элегантного стола. Иногда поглядывала на телефон, удивляясь, кто бы мог ей звонить. Никто не знает, где она. Кроме Кейна, конечно. Но почему он звонил, когда сам был здесь и лично мог сказать то, что должен сказать?
Да, сказал бы, если бы ему не было стыдно. Если бы он не боялся, что она снова попытается соблазнить его. Но он испугался, схватил штаны и убежал, пока она не проснулась и не начала болтать о священнике и об увитом розами семейном гнездышке.
Рори немного поплакала, потому что, когда женщина первый раз в жизни совращена, она имеет право хотя бы на такую малость, как слезы. Потом, как человек по натуре рассудительный, надела шелковый жаккардовый свадебный костюм и закрутила волосы, еще мокрые, в аккуратный валик на затылке, заколов несколькими шпильками, которые удалось найти. После этого тщательно прибрала постель, навела порядок в ванной и поморщилась, заметив беспорядок на столике возле кровати. Слава Богу, шоколадная гуща не пролилась на ковер. Она подняла чашку и переставила ее на поднос. Золотая шариковая ручка с эмблемой отеля и исписанный листок из блокнота, выглядевший как записка, были запачканы шоколадом. Наверно, счет за поданные в номер шоколад и кофе.
Взяв листок за липкий уголок, она бросила его в корзинку для мусора. Она оставит им адрес, и если они не впишут в счет какой-нибудь причиненный ущерб, то могут прислать ей по почте дополнительное уведомление.
Отбросив все мысли о прошлом, которое уже не изменишь, Рори собрала вещи и уложила их в новый, с фабричной маркой чемодан, купленный для поездки в Цинциннати. Потом прощальным взглядом окинула номер. Слишком много чести для такой комнаты, подумалось ей, и она высоко вскинула голову, хотя подбородок и подрагивал.
Глаза ее невольно задержались на телефоне, но он молчал. Наверно, кто-то неправильно набрал тогда номер, ну а вдруг это был?.. Что, если он?
Но телефон не звонил. Счет за номер начинался в полдень, но она уже получила все, что могла себе позволить на деньги, выделенные на медовый месяц. Рори решительно застегнула чемодан, тихо закрыла за собой дверь и направилась к лифту.
Фургон все еще стоял возле дома. Напрасно она надеялась, что они уедут и избавят ее от множества противных объяснений.
Но ведь ей незачем объясняться. Все, что Рори считала нужным сказать, она написала в записке Чарлзу. И на этом все кончено. Он, наверно, даже почувствовал облегчение, особенно после того неприятного разговора. Любого рода эмоции всегда неприятны для Чарлза. А прошлая ночь помогла ей
