Потом он повернулся и быстро вышел в сопровождении двух мужчин, обещая им нескучный вечерок теми несколькими словами, что мы успели выучить.
Когда дверь за ними закрылась, Рамон Дельгадо положил кольцо и посмотрел на меня. Даже в плохо освещенной комнате я не могла не заметить, что он совершенно вымотан.
– Вы разделите со мной мою кровать? – спросил он.
– Если это плата за жизнь Эндрю Дойла и Тоби Кента – да, если нет – то нет.
Он очень удивился:
– После стольких лет в Париже какое это имеет значение? Всего еще одна ночь с еще одним мужчиной.
Я постаралась держать себя в руках.
– Сеньор, вам известны обстоятельства моей жизни. Меня похитили ребенком и принудили к этому занятию, но даже в семнадцать лет, когда мы с вами встретились, я дождаться не могла, когда обрету свободу. Та жизнь осталась в прошлом, как я всегда мечтала, и с тех пор ни один мужчина не коснулся меня. Когда вы просите меня разделить с вами постель, вы просите не la professeuse из Колледжа для юных девиц. Ее больше нет. Вы просите совсем другую женщину – Ханну Маклиод.
– Но вы готовы отдать себя ради спасения Эндрю Дойла?
– Да.
– И мистера Кента?
– Да.
Он, не понимая, покачал головой:
– Мексиканка скорее умрет, чем позволит обесчестить себя.
– Мы говорим о моем женихе, которому грозит смерть, и о моем друге, которому тоже грозит смерть. Кроме того, меня столько заставляли отдавать мужчинам свое тело, что я вовсе не буду чувствовать себя оскорбленной. Бесчестны те, кто заставляет меня подчиняться.
Долго он просидел, свесив голову на грудь и полузакрыв глаза, но потом вздохнул и сказал:
– Вы проведете эту ночь в одиночестве. Мое решение не будет зависеть от вашего.
* * *
Какой-то мужчина провел меня через всю деревню к маленькому домику, в котором жили две морщинистые старухи, и что-то очень быстро сказал им по-испански. Они закопошились и стали с любопытством осматривать меня и мою одежду. Особенно им понравились мои башмаки. Когда мужчина ушел, женщины провели меня в крошечную комнатушку, где в углу лежал соломенный тюфяк, и жестами показали, что я должна на него лечь. К счастью, мужчина вскоре вернулся с моей постелью, потому что тюфяк был ужасно грязный.
Он остался за дверью, по-видимому, сторожить меня, и вскоре принес мне бутылку с водой и немножко сыра с лепешками. Я поела, расстелила постель и легла. Лампы не было, только в блюдце с маслом плавал фитилек.
Некоторое время были слышны только далекие голоса, вероятно, из лагеря бунтовщиков, заглушаемых болтовней старух, которые остались в комнате, что выходила прямо на улицу. Я никак не могла понять, что у них общего с бунтовщиками, но потом решила, что они, верно, жили в деревне и остались в ней, когда все остальные ушли.
А потом моих ушей достиг шум, от которого я похолодела. Поначалу я ничего не поняла. Он то наплывал, то стихал и был похож на шум ветра в туннеле. В конце концов до меня дошло, что это шумит толпа. Люди были чем-то взволнованы, по-видимому, каким-то зрелищем, потому что иногда до меня долетали даже отдельные крики. Я вспомнила, как Тоби водил меня в цирк в Англии, и зрители там шумели точно так же, наблюдая за головокружительными трюками акробатов.
Я встала и направилась в другую комнату выяснить, что происходит, несмотря на свой убогий испанский, но хотя обе женщины и мужчина мне что-то отвечали, смеясь и делая какие-то знаки, я ничего не поняла и опять отправилась спать. Странный шум вскоре прекратился, я же лежала и думала о Тоби Кенте, и мне становилось плохо, стоило мне вспомнить, как Рамон Дельгадо сказал в ответ на мою просьбу не причинять зла мистеру Кенту: «Не могу, сеньорита».
У меня не было ни малейшей надежды заснуть, поэтому я лежала и вслушивалась в тишину, постепенно опустившуюся на деревню, и в те звуки, которые всегда слышны в горах или в лесу. Под утро сон все-таки завладел мной, когда я в третий или четвертый раз помолилась за Тоби и Эндрю.
Однако спала я недолго, потому что еще не наступил рассвет, как меня потрясла за плечо чья-то рука. Надо мной склонился наш проводник Ансельмо.
– Идемте, – тихо сказал он. – Сложите одеяло и идемте, только молчите.
Сна как не бывало. Я вскочила и последовала за Ансельмо вон из дома мимо двух женщин, спавших на соломенных кроватях в передней комнате. Страх исчез. Наши четыре мула стояли неподалеку, и сердце у меня подскочило от радости, когда я увидала державшего их Тоби.
– Молчите, – повторил Ансельмо.
Тоби взял у меня одеяло и принялся приторачивать его к седлу. В утренних сумерках я увидала, что одна щека у него вздулась, и ласково коснулась рукой другой щеки, вопросительно на него глядя, но он покачал головой, успокаивая меня, и усмехнулся разбитыми губами.
Следуя за Ансельмо, мы отвели мулов шагов за сто от деревни, а потом уже сели на них. Ни Рамона Дельгадо, ни Эндрю Дойла не было ни видно и ни слышно. Отчаяние охватило меня, потому что я решила, что ничего не добилась. Я дотронулась до руки Тоби и опять вопросительно на него посмотрела, а он приподнял плечи и развел руками, как бы говоря, что знает не больше моего. Мы выехали на единственную тропинку между скалами, и глаза у меня заволокло слезами. Было ясно, что Рамон Дельгадо отверг мою просьбу, и все наши старания спасти человека, за которого я должна была выйти замуж, ни к чему не привели. Меня охватило чувство вины. Неужели мое нежелание лечь в постель с Рамоном Дельгадо все-
