твоего триумфа, твоего счастья. Ибо оно будет и моим счастьем.
— И в глубине всего лежит здоровый эгоизм. Как предсказуемо. Ха! Ну что ж, давай сюда свою безделушку, человек. Если в ней кроется какой-то подвох, ты окажешься мертв быстрее, чем успеешь это осознать.
Я начал поднимать залитую золотым сиянием ладонь…
— Стой!
…и послушно застыл.
— Кто это? — меч Суигинто указывал мне за плечо. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, куда он направлен.
Но я все же попытался прикинуться дураком.
— О чем ты?
С быстротой молнии острие меча ткнулось мне в шею.
— Не пробуй казаться глупее, чем ты есть, человек, твоя ложь шита белыми нитками. Она не из числа моих слуг. Кто она? Говори правду!
— Прежняя носительница Розы, — прохрипел я. Как трудно говорить, когда твоя гортань готова прорваться под натиском стали. — Кокуосэки… моя дочь.
— Дочь?! Ты учился у Отца?
— Нет, — лгать ей я не мог. — Я сам ее создал, чтобы она выпестовала мой дар.
— Создал ее? И она носила эту… Розу?
— Да…
Меч отодвинулся. Несколько минут прошло в молчанье. Суигинто смотрела на меня, и в глазах ее было что-то непонятное.
— Дай сюда, — требовательно взметнулась ее маленькая рука.
Я поспешно протянул ей Розу. Когда наши пальцы соприкоснулись, меня будто обожгло. Какое-то время Суигинто вглядывалась в глубину самоцвета, а затем резко сжала его в кулаке. Золотое сияние почти притухло. Ее пальцы сжимались все сильнее и сильнее. Роза Мистика издала протестующий тонкий звук.
— Что ты делаешь?..
Она не ответила, сжимая кулак. Вдруг на ее лице отразилось легкое удивление.
— Цела… Неплохо поработал, человек.
Я беззвучно возблагодарил судьбу за то, что успел укрепить Розу. Суигинто с размаху ударила себя кулаком в грудь, и желтый свет угас окончательно.
На несколько секунд она замерла в неподвижности.
— Да, в ней что-то есть. Я принимаю твою цацку.
— Благодарю тебя, прекраснейшая…
— А теперь — убирайся.
Я опешил.
— Стой, куда ты?
— Ты еще здесь? — оглянулась она через плечо.
— Позволь мне быть рядом с тобой и защищать тебя!
— Защищать? Меня? — фыркнула она. — Ты многовато возомнил о себе, смертный.
— Не гони меня, прошу! Я отдам ради тебя жизнь!
— На что мне твоя жизнь, ничтожество?
Удар мыском черного сапожка был стремителен. Я упал на спину.
— За что?..
— Много слов, мало толку, слабый человек. Какой из тебя защитник, если ты даже себя оборонить не можешь? Жалкий червяк, бесполезная обуза. Сгинь с глаз.
Господи…
— Позволь… — пролепетал я, приподнимаясь. — Позволь мне…
— Мне не нужны неудачники. Пошел прочь, недоделок… предатель.
— Что?..
— Правда колет глаза, слизняк? Предатель, — вновь этот взгляд, Боже, помоги мне… — Неужели ты думаешь, что я доверю свою жизнь тому, кто предал собственную дочь?
Господи…
— Жалкий смертный…
О…
— Хлам…
О…
— Детоубийца!
Детоубийца.
Мир раскололся на сотни вертящихся острых льдинок. Две алые звезды вырвали мое сердце и швырнули на алтарь в горящем храме. Свет, нестерпимый свет, боль, верните, верните, верните… Я хотел закричать, но из горла вырвалось только карканье.
О… о… о-а-р-р-р!..
С хриплым криком, теряя перья, взъерошенной грязно-серой птицей я шарахнулся от света прочь, в темноту.
О-о-о-о-й-е-е-е-а… Далекий гул серебряных труб. Я сижу на высоком утесе над бездной и смотрю вниз. Там, в глубине, клубится и переползает серая мгла, скрывающая усеянное осколками кроваво- красного гранита далекое дно, которого нет и не будет никогда, во веки веков, до тех пор, пока Вселенная не обратится в ничто и вершители судеб не станцуют на ее высохших позвонках разрывающую безвременье и антипространство паралайи, крушащую громом затаившиеся в складках огненного плаща уснувшего Бога крупицы света сухую чечетку. Все уснут, все уйдут, все умрут, и только тот, кто знает, но молчит, останется сидеть в позе лотоса на бесцветных волнах, храня на груди хрупкий зародыш лишенного боли и ужаса юного мира. Кто он? Зачем нужен этот мир? Бездна Ерквиста. Кто такой Ерквист? Ерквист, остановись… Ерквист остановлен. Все остановлено.
Я вдыхаю туман в смутной надежде, что он окажется ядовитым. По моему черно-серому облачению текут слезы.
Ооойе-ааарр!.. Все ниже и ниже, вдаль, вниз, вглубь, в покой, к началу времен устремляюсь я, рассекая холодный эфир, туда, где во мраке пещер слепые рыбы изредка бьют хвостами по не ведавшей солнца воде, заставляя испуганное эхо метаться холодным вихрем под черными сводами над темной, изредка скручиваемой тяжелыми волнами поверхности Зеркала Мойр. Когда моя угольно-черная тень проносится в его глубине, безмятежные тихие хищники испуганно бросаются в стороны. Дальше, дальше… о-о-о-о-й-а-а… Отсюда — наверх, во вне, в небо, облакам в лицо и за пределы мира, прочь, туда, где сине море — ночь, где лунный челн плывет меж волн и звезды — маяки точь-в-точь, туда, где тонкий шелк небес скрывает алый Антарес… Сердце Скорпиона, алые глаза, родные, треск крушащихся дум, дум, дум, дым, дым, дым! Хрустнули кости, космос в спину, сдвину эту плоскость — еще немного дыма! Дым! Дух! Вздох тараном ребра месит! Чужие свойства, мысли, песни — мерзость! Плесень! Разбесит. Месть! Ножами вражье мясо искрестим — месть! Врубаясь в кости с треском хреским — месть! Больше мести! На серой гирлянде повесим месяц тихий, жемчужноперый… Перья, любимые перья… Алый, сиреневый, зеленый, зеленый, зеленый…
А-р-р-ро!
Хиле! Иле! Иле! Тяжелый мрак и ночь без звезд, затопленных мертвящим сном. Растрепанным пятном я лежу, обессиленный, на янтарной пряди волос бесконечно безжалостной аорты Вселенной, затянутой непроницаемым для недостойных Несбывшегося волшебным стеклом. Я бился в него изо всех сил, рвался внутрь, в сладкий яд смерти, ломая хрупкие, наполненные отравленным воздухом кости. Прочь, в жизнь из не-жизни, в смерть из не-смерти, сдайте мне джокер и дайте погибнуть — верьте! Пустите! Я не нужен! Пустите!
Пусти меня, Река… Я плыву по Реке с банкой колы в руке… Нет, я не плыву, я просто лежу на ее волнах, отторгнутый чужими вероятностями, как раковая клетка, у которой не осталось ни сил, ни желания,
