даже великая Черная… Звезда, хи-хи-хи… из-за него теряет покой?
— Я?! Теряю покой? Из-за какого-то человека? Ты еще более чокнутая, чем я сперва решила. Не пойму даже, наглость это или безумие.
— Почему ты так яростно оправдываешься, сестрица?
— С чего это я должна перед тобой отчитываться?
— Хи-хи-хи… ну конечно, не должна.
Пауза.
— Отпусти его.
— Зачем мне это?
— Я так хочу. Его дурацкое выражение лица меня раздражает.
— Ой ли?
— Заткнись и освободи его. Приказываю тебе, как старшая сестра.
— О, вот как ты заговорила, онее-сама… Значит, я уже не «чудовище»? Не «предательница», не «сумасшедшая»? Просто сестра?
— Не зли меня, Седьмая. Делай, что велят.
— С какой стати, Первая? У него сильная душа, хоть она и изглодана чем-то. Он долго будет меня питать. Мне ведь надо как-то существовать, правда?
— У тебя достаточно скота и без этого глупца. Ты испытываешь мое терпение, Белая Роза.
— Сперва скажи, чем он для тебя так важен, — единственный глаз тени лучится смехом.
— Не твое дело.
— Значит, и договора не будет, — хозяйка встает и отступает чуть назад. — Я люблю сказки, онее- сама. Расскажи мне сказку. Может, я и передумаю.
— Ты доиграешься, — черные крылья угрожающе расправляются и крепнут. — Хочешь лишиться второго глаза?
Белые шипастые плети выстреливают из-за обтянутых светлой тканью плечей и предупреждающе изгибаются, покачиваясь, словно змеи.
— Решила поиграть со мной, онее-сама? На моей территории, в месте моей наибольшей силы? Как неосмотрительно с твоей стороны. Не делай резких движений, сестра, мои побеги давно скучают без дела.
Два взгляда — гневный алый и дико-веселый желтый, — ломают друг друга невообразимо долгое мгновение.
Вновь во мраке блещет узкая полоска зубов.
— Впрочем, сестрица, я могу отдать его тебе и на других условиях.
— На каких?
— Подумай сама. Отпуская этого человека, я лишаюсь одного из хранителей. Будет справедливо, если ты кем-то его заменишь.
— И кем же это?
— Твоим нынешним медиумом, например.
— Мегу?!
— Ее так зовут? Хи-хи… Да, Мегу.
— Да как у тебя язык повернулся, хищная тварь!
И вновь светло-бежевый силуэт вздрагивает, будто от боли.
— «Тварь»… — ее голос срывается. — Так ты назвала меня и в прошлый раз… Так и они меня называли…
— «Они»?
— Неважно… Вы все одинаковые. Вы видите во мне только… чудовище. Хищную тварь без души и сердца, движимую только голодом. И ты тоже… и даже он… Разве я виновата, что не могу иначе? Я долго плакала… Но больше я не буду лить слезы. Теперь я хочу, чтобы плакали вы.
Странная улыбка снова освещает ее лицо. Трещина в серебряном колокольчике будто срастается — голос девочки вновь обретает крепость:
— Вот почему я не намерена менять своих условий, сестрица, — светлая тень со счастливым смехом танцующими шагами идет среди хрустальных гробниц, касаясь их ладонями. — Хочешь получить этого человека — поступись либо гордостью, либо своим медиумом. Иначе он останется здесь. Ощути, что это такое — быть лишенной того, без чего ты не можешь. Впитай это своим сердцем. Своей душой. Своей Розой Мистикой. Я хочу, чтобы это тебя сломило. Или хотя бы изувечило. Узнай, каково это — быть мной.
Она замирает. Ее полный непонятной радости глаз вновь встречается с мрачным взором гостьи.
— Страдай, онее-сама.
Молчание.
— Еще чего, — рывком головы чернокрылая отбрасывает волосы назад и отворачивается. — Не дождешься. Мегу я тебе не отдам.
— Ты покидаешь меня? Легкой дороги, сестрица.
— Даже не думай, что так просто от меня отвяжешься… упыриха.
Крылатый силуэт взмывает вверх и растворяется в темноте под сводом.
Проводив гостью глазами и мазнув взглядом по спящему во льду человеку, хозяйка замка поворачивается. Ее шаги гулко разносятся в темной тишине зала — и вдруг затихают. Слышен легкий шорох платья.
Окруженная тьмой и тишиной, подобрав под себя ногу и опершись на правое колено подбородком, девочка в бежевом сидит, вглядываясь в слабо мерцающий пол перед собой, и ее лицо ничем не напоминает ту маску адской радости, которой оно было лишь минуту назад.
В хрустальной глубине проступает образ — мужской образ. Худой и нескладный молодой человек с каштановыми волосами, с доброй улыбкой глядящий перед собой, сквозь застывшую в напряжении наблюдательницу.
Тонкая рука медленно скользит по гладкой поверхности.
— Мастер, — едва слышный шепот вплетается в тишину дворца, теряясь в его темных закоулках.
* * *
Тусклый солнечный свет резал глаза и рука инстинктивно дернулась, чтобы прикрыть их от назойливых лучиков, но тело отказывалось подчиняться. Понадобилось несколько мгновений, чтобы вспомнить и осознать ситуацию, и несколько минут — чтобы привыкнуть к ней. В комнате витал тяжелый дух машинного масла, хлорки и тухлятины, причем, судя по всему, виноваты в этом были не только тазы с мясом и выдубленная кровью простыня.
Красное плетение услужливо показало мне незавидное положение дел — несмотря на машину старика и усилия колдовских рисунков, мое тело отказывалось работать в таком состоянии все настойчивей, и скоро даже силы Тени не смогли бы удержать его живым. Но надежда моя, спасение, несущая живую воду эликсира, должна была появиться здесь с минуты на минуту — и с помощью его живительной силы можно было вернуть себе прежнее состояние.
В принципе, я, наверное, напрасно называл его Аурум Потабиле, ведь он не был тем чудодейственным средством, что дарило бессмертие алхимикам — термин 'панацея' был бы более уместен, если бы не одно 'но'. Панацея излечивала все недуги сама по себе, а в руках Соу сейчас был скорее материал, из которого плетения могли бы вырастить новые ткани взамен утраченных. Стволовые клетки мира, первоматерия, из которой можно слепить, наверное, что угодно.
Вопросы, вопросы… Ведь мой путь во сне совпадал с классическим представлением о Магистериуме, от нигредо до рубедо, все, как описано в книгах…Но результат оказался иным — или все же нет? 'Что происходит в атаноре, то и в душе алхимика, и наоборот'. А если атанора не было? Что он — индикатор или все же способ управления? Иными словами, главный вопрос волновал меня: стал ли я бессмертным, когда овладел сном и заключил союз с Морем внутри меня? Не знаю. Время покажет, пожалуй, да и не о том стоит думать в таком положении, верно?
Ждать было очень тяжело, и хоть я знал, что секунда времени обращалась для меня своей пятой частью, но все же тянулась каждая из них невероятно долго. Глупые, беспочвенные опасения полезли в голову: вдруг кто-то остановил Соусейсеки, вдруг сумел отобрать эликсир? Лаплас, Анжей, Шинку, да мало
