газетные листы, грязный ковер на полу.
Маленький Джорджи исподлобья взглянул на гостя. Сев в предложенное кресло, Роберт подозвал мальчика и, посадив его себе на колено, дал поиграть своей цепочкой от часов.
– Я приехал в Саутгемптон, – сказал Роберт, обращаясь к старику, – надеясь встретиться с вашим зятем. Он здесь?
– Сейчас нет. Но он был здесь.
– Давно?
– Нынешней ночью. Он прибыл сюда почтовым поездом.
– А когда уехал? Сразу?
– Он пробыл с нами чуть более часа.
– Черт побери! – в сердцах воскликнул Роберт. – Сколько мороки из-за этого парня! Что, в конце концов, все это значит?
– Разве вы ничего не знаете о его намерении?
– О каком намерении?
– О его желании уехать в Австралию.
– Я знаю, ему всегда хотелось этого, но почему дорожная лихорадка охватила его так внезапно и именно сейчас – вот вопрос!
– Он отплывает сегодня вечером из Ливерпуля. Пришел сюда в час ночи, чтобы, как он сказал, взглянуть на сына перед тем, как покинуть Англию, – покинуть, быть может, навсегда. Он пробыл здесь час, а потом поцеловал спящего мальчика и уехал из Саутгемптона почтовым поездом, что отправляется в четверть третьего.
– Что бы все это значило? Почему он покидает Англию в такой спешке? Почему не сказал ни слова мне, своему лучшему другу? Почему не захватил с собой никаких вещей, никакой одежды? Почему все оставил у меня? Тысяча почему и ни одного ответа!
– Мне кажется, мистер Одли, смерть Элен пагубно повлияла на его рассудок.
– Чепуха! Мозги у него варят не хуже наших с вами.
– Может быть, он напишет вам из Ливерпуля?
– Пусть только попробует не написать! Мы с ним всегда были добрыми друзьями – еще с той поры, как оба учились в Итоне. Не думал я, что Джордж Толбойз поступит со мной так некрасиво!
Едва эти слова сорвались у него с языка, как он уже пожалел о них и, едва преодолев охватившее его смущение, добавил:
– Понимаете, не похоже это на него. Не похоже все это на Джорджа Толбойза!
Услышав знакомые имя и фамилию, мальчик поднял головку.
– Так зовут меня, – сказал он. – Так зовут меня и моего папу, большого джентльмена.
– Да, маленький, твой папа приходил минувшей ночью. Он поцеловал тебя, когда ты лежал в кроватке, помнишь?
– Нет, – ответил мальчуган, покачав кудрявой головкой.
– Должно быть, ты очень крепко спал, дружок, и потому не видел своего бедного папочку.
Ребенок ничего не ответил, но, взглянув на Роберта в упор, внезапно спросил:
– А где та красивая леди?
– Какая красивая леди, малыш?
– Красивая леди, которая раньше часто у нас бывала.
– Это он вспомнил мамочку, – пояснил старик.
– И вовсе не мамочку! – решительно заявил мальчуган. – Мамочка всегда плакала. Я не любил мамочку…
– Замолчи, Джорджи!
– Не замолчу. Я не любил мамочку, а мамочка не любила меня. Она всегда плакала. Я спрашиваю о красивой леди, о той, на которой было красивое платье и которая подарила мне золотые часы.
– Он говорит о жене моего старого капитана. Прекрасная женщина! Она души не чаяла в Джорджи и частенько делала ему щедрые подарки.
– Где мои золотые часы? Я хочу показать джентльмену мои золотые часы.
– Я отдал их почистить, – сказал дед.
– Вечно они у тебя в чистке! – захныкал внук.
– Часы в полном порядке, уверяю вас, мистер Одли, – извиняющимся тоном пробормотал старик и, вынув копию закладной, выданной в ломбарде, протянул ее Роберту.
Закладная была выписана на имя и по поручению капитана Мортимера: «Часы, украшенные бриллиантами, 11 фунтов стерлингов».
– Мне часто не хватает нескольких шиллингов, мистер Одли, – развел руками старик. – Зять был ко мне великодушен, а другие… другие… С другими мне приходилось не сладко.
Старый лицемер произнес эти слова жалобным, плачущим голосом, но слеза, которую он смахнул на этот раз, была вполне искренней.
– Джорджи, голубчик, – обратился он к внуку, – пора баиньки. Пойдем дедушка проводит тебя. Извините, мистер Одли, я отлучусь всего на каких-нибудь четверть часа.
Мальчик охотно последовал за дедом. В дверях старик обернулся и ворчливо сказал:
– Не думал я, что на склоне лет поселюсь в таких трущобах, мистер Одли. Многим пожертвовал я на своем веку, но крест свой нес безропотно, и вот награда за все!
Дед и внук вышли. Одли остался один. Смеркалось. Сидя в кресле, Роберт скрестил руки на груди и уставился в пол отсутствующим взором.
Итак, Джорджа здесь нет. Уехал в Ливерпуль. Когда он, Роберт, вернется в Лондон, его, возможно, будет ждать объяснительное письмо. А может, никакого письма не будет, и они вообще никогда больше не встретятся.
– Подумать только, сколько переживаний из-за этого дуралея! – нахмурившись, пробормотал Роберт.
Прошло несколько минут.
– Табачищем, однако, тут воняет, как в пивной, – чуть слышно промолвил Роберт, обведя комнату глазами. – Покурю и я, хуже не станет.
Он полез в карман и достал коробочку с сигарами. За каминной решеткой еще теплился огонь. Чем разжечь сигару?
Роберт снова обвел комнату глазами.
На коврике перед камином валялся скомканный полуобгоревший клочок бумаги. Роберт поднял его и, разгладив, начал было сворачивать в жгут, но внезапно его взгляд, до этой минуты безразличный и рассеянный, скользнул по исписанному клочку, отметив на нем имя – точнее, часть имени – имени того, кем были заняты все его мысли.
Он поднес бумажку к окну и начал внимательно рассматривать ее при свете гаснущего дня.
Это был обрывок телеграфного сообщения. Верхняя его часть обгорела, но остальная, содержавшая самое главное, сохранилась.
Дата, имя и адрес того, кто отсылал сообщение, сгорели в верхней части.
Роберт Одли стал бледным, как смерть.
Тщательно сложив драгоценную бумажку, он бережно положил ее между страницами записной книжки.
– Час от часу не легче! – воскликнул он. – Еще одна загадка! А разгадка – в Ливерпуле.
13
ПОТРЕВОЖЕННЫЙ СОН
Роберт Одли уехал из Саутгемптона почтовым поездом и появился на Фигтри-Корт рано утром, когда рассвет, холодный и серый, уже прокрался в его холостяцкие апартаменты и канарейки зашуршали перышками, чувствуя наступление нового дня.
