Брэдли Джордж
Наемник
Найл улетел из Жемчужных Врат и вернулся в Город в тот день, когда случилось самое страшное.
Потом постоянно его преследовали угрызения совести. Мучительно он пытался понять одну вещь: что помешало захватить с собой свиту, все свое окружение, среди которого была не только Гезла, жена неугомонного братца Вайга, но и их шаловливые сыновья, любимые проказливые племянники.
Если бы не роковая ошибка правителя, все сложилось бы для них иначе…
Тревожное чувство, заставившее внезапно прервать отдых, запланированный до конца недели, и покинуть загородную резиденцию, подняло его на рассвете. Под утро привиделся дед Джомар, давно умерший и навеки оставшийся в каменном пекле хайбадских краев.
Как порой случалось и раньше, Найл во сне перенесся во времена своего детства. Он твердо знал, что воздушные шары пауков-смертоносцев опять, как в прошлом, полностью хозяйничают в раскаленном небосклоне…
Никто из близких не чувствовал себя в безопасности даже под толстыми сводами укромной пещеры. В любой момент могла налететь охотничья облава смертоносцев, и если парализующие лучи полоснули бы по незащищенному человеческому сознанию, пусть даже и сквозь толщу почвы, всех ожидал ужасный конец.
Пауки тогда парили высоко в синеве, они хлестали лучами враждебной воли по внешне необитаемым краям, целясь в прячущихся под землей людей и стараясь уловить всплеск ответной реакции. Восьмилапые твари, поднимающиеся в благословенную синеву на зловонных шарах, стегали ментальными бичами по выжженной пустоши и жаждали одного: обнаружить местоположения человеческих укрытий.
Никому из людей нельзя было даже дрогнуть от страха. Достаточно было самому маленькому ребенку вскрикнуть под землей и затрепетать, послав тем самым импульсный рикошет патрульному смертоносцу, зависшему высоко над пустыней, как получивший сигнал паук мгновенно торжествующе оповестил бы остальных.
Всех смертоносцев связывала между собой единая телепатическая сеть, и вскоре небо над тайным приютом несчастных содрогнулось бы от нашествия. Бескрайние просторы почернели бы десятков, сотен снижающихся воздушных шаров.
Прилетевшие пауки раскидывались по земле единым колоссальным кругом, сквозь психическое воздействие которого прорваться не мог никто. Ни один человек не мог просочиться через полыхающее кольцо ненависти. Всех жителей ждало пленение, неминуемые длительные дни страдания и еще более долгая мучительная гибель, – что на свете может быть страшнее участи постепенно сжираемого заживо?
В предрассветном сне Найл снова превратился в босоного паренька, покидающего душное подземное логовище только для того, чтобы утолить жгучую жажду и набрать сочных плодов опунции. Он украдкой возвращался к своему жилищу, сноровисто извиваясь поджарым телом в тени зарослей гигантских кактусов-цереусов, словно желавших проткнуть узкими шипастыми стеблями низко застывшие облака.
Каждое неосторожное движение могло стоить жизни, поэтому Найл не продвигался вперед ни на локоть, не прислушавшись к окружающей обстановке. Кроме пауков-смертоносцев, выискивающих жертвы с воздушных шаров, хватало и других врагов, – по округе рыскали в поисках добычи полчища хищных насекомых-гигантов, жаждавших вволю полакомиться человеческой плотью. Неутомимая фаланга, чье бездонное мохнатое чрево, казалось, легко готово было поглотить всех обитателей пустыни, попавших в поле ее зрения… Проворные и фантастически прожорливые жуки-скакуны, раскусывающие шипастыми челюстями даже самые твердые и неприступные хитиновые панцири… Пауки-шатровики, молниеносно раскидывающие на тропах липкие невидимые тенета, от которых почти невозможно освободиться без острия кремниевого ножа.
Сколько вокруг носилось голодных тварей? Сколько их, алчущих теплой крови, ползало по каменистой земле, кралось в тенистых зарослях, сколько зарывалось в песок и таилось в засаде?
Этого не знал даже Найл, родившийся и выросший в пустыне, поэтому во сне бесслышно полз, почти струился по прохладной полосе, образуемой тенью исполинского кактуса, и глаза его беспокойно ощупывали каждый дюйм пространства. Определяя направление ветра, он пристально впивался взглядом в горизонт, чтобы определить, не бликуют ли там шары восьмилапых убийц.
Внезапно метрах в пяти возник темный силуэт человека. Найл заметил его, вздрогнул и отжался на руках, превратившись в подобие испуганной ящерки, замершей на глади пересохшего соленого озерка. Можно было поклясться, что еще секунду назад вокруг все было совершенно безлюдно и пусто.
Присмотревшись, он сразу узнал неожиданного гостя…
Старый Джомар! Любимый дед, почтительно именовавшийся в семье Сильным, неподвижно сидел под палящим солнцем посреди открытого пространства. Крадущийся к пещере Найл поразился, что старик ничего не боялся и не прятался ни от пауков, ни от зноя в обильной тени цереуса.
Несмотря на полуденное пекло, дед зябко кутался в свою потасканную тунику, грубо скроенную из ворсистой шкуры гусеницы.
Хотя, что там, – «тунику», сообразил во сне Найл, по-настоящему, даже «одеждой» вряд ли можно было бы обозвать тот безобразно грязный мешок с прорезями для головы и рук, буквально поглотивший бесформенными очертаниями худого старца, примостившегося на пыльном красном валуне.
Издали заметив подползающего паренька, Сильный исподлобья бросил на него суровый взгляд и хмуро опустил высушенное зноем лицо, уткнувшись в сухие ладони. Всем своим видом он показывал, будто именно внук чем-то опозорил всех близких и стал виновником какой-то неприятной, постыдной семейной тайны.
Забыв о смертельной опасности, подстерегавшей со всех сторон, Найл вскочил и рванулся навстречу, чтобы обнять любимого деда, но из этого ничего не вышло, руки схватили только пустоту. Стоило ему двинуться с места, как Джомар предостерегающе выставил вперед сморщенную ладонь, плавно переместился метров на пять вместе со своим внушительным гранитным сиденьем и застыл в отдалении.
Сколько ни пытался Найл сократить расстояние между ними, ему не удалось приблизиться ни на шаг.
По-прежнему их разделяло шагов пять или шесть, – старик, хмуро опустив глаза и оставаясь все так же озабоченным и подавленным, не подпускал к себе внука, непонятным образом отплывая в сторону.
Однообразно завывал раскаленный ветер, пламенем густого колышущегося марева обжигавший лицо. Тихим пеплом шелестел розовый песок, рассыпанный тонким слоем по голой каменистой почве.
Измученный бесконечными попытками, Найл от отчаяния упал на колени, горло его точно стиснуло незримое кольцо и слезы блеснули на ресницах. Неожиданно сквозь влажную пелену он заметил, что Сильный откинул голову назад и тоже заплакал, – громко и безутешно.
– Прости меня, прости!!! – истошно закричал Найл, хотя и не догадывался, в чем, собственно, должен каяться.
На душе стало легко, и только тогда неведомая сила освободила преграды. Внезапный вихрь закружил, повлек навстречу друг другу, и они встретились, столкнувшись лбами. Найл с любовью подхватил на руки хрупкое, иссохшее, почти бесплотное тело и крепко прижал дрожащего старца к груди.
Джомар рыдал все сильнее и сильнее, широко разевая беззубый рот, отчего обнажались десны, такие темные, как растекшаяся на солнце смола креозотовых сучьев. Туловище старика уменьшалось, а губы, напротив, открывались все шире и шире, пока не оказалось, что неожиданный пришелец совсем исчез, оставив на своем месте вход в глубокую пещеру.
