В лице ее не было ни кровинки.
— Эту ночь я буду спать в комнате Гарри, — сказал я. — Потом приищу себе что-нибудь на то время, пока не переберусь в Лондон. Я постараюсь как можно скорее выехать из этого дома.
Я мог бы добавить что-нибудь ядовитое на тему о том, что это не мой дом, но сейчас, когда я одержал победу и мог бы торжествовать, передо мной не было противника — Сьюзен казалась такой маленькой, такой надломленной, такой обиженной.
— А как будет с детьми? — спросила она.
— Все, что я мог сделать для детей, я сделал. Я не могу ради них поддерживать видимость брака. Больше не могу. Рано или поздно все равно это на них отразится. Ты же не сможешь скрыть того, что ты на самом деле ко мне чувствуешь.
— До сих пор мне это удавалось.
— А когда Барбара вырастет, ты думаешь, что сможешь это от нее скрыть? Или, скажем, я смогу? Нет. Не будем больше себя обманывать. Лучше разойтись — и все.
— Я бы не сказала, что это все, — возразила она. — А сколько мне придется лгать Барбаре? И Гарри?
— Гарри это не очень тронет, — сказал я. — Ну много ли мы бываем вместе?
На щеках ее появилось два некрасивых багровых пятна. Она судорожно глотнула воздух.
— Ага, значит, Гарри мы сбросили со счетов, не так ли? Ну а как насчет твоей любимицы? Насчет той, кого ты любишь больше всего на свете? Насчет Барбары?
Я отвел глаза. Что-то в выражении ее лица испугало меня. Теперь она торжествовала, лицо ее исказилось, как бывает у бегуна, когда он делает последний рывок, чтобы порвать ленточку.
— Я буду навещать ее, — сказал я. — И Гарри тоже.
— А тебе не кажется, что это будет плохо сказываться на них?
— Боже мой, но ведь они же мои дети. Будь благоразумна, Сьюзен. Естественно, что мне захочется видеть их.
— Ах, вот как! Ты в этом уверен? Совершенно уверен? А не лучше ли будет разойтись раз и навсегда?
— Нет. Я, конечно, буду навещать их, — повторил я. — Ты не можешь отказать мне в этом.
— Я и не стану, Джо. Я только прошу тебя как следует все продумать.
— Мне нет нужды ничего продумывать.
— Прекрасно. Тогда я спрашиваю тебя в последний раз. Ты хочешь порвать со мной раз и навсегда или ты хочешь иметь возможность навещать детей?
Я заново наполнил бокал.
— Ты не можешь запретить мне навещать их.
— Мы можем прекратить сейчас этот разговор, — сказала она. — Я не требую немедленного ответа.
— Я буду навещать их. Это мое последнее слово.
Она прикусила нижнюю губу.
— Ты всегда поступаешь так, как тебе хочется, — сказала она. — Правда?
— Сейчас — да.
— Итак, ты от меня уходишь, и через некоторое время мы оформим развод. Очевидно, число твоих посещений будет установлено юристами. В суде, не так ли? Но ты мне напишешь, и, я уверена, мы сможем как-то об этом договориться и до суда. Это будет нетрудно, пока идут занятия в школе. Ведь школа совсем рядом с Лондоном.
— А Барбару я могу навещать раз в две недели. Я буду приезжать и брать ее с собой. Так что нам даже не надо будет встречаться. Ты, очевидно, возьмешь няню и сможешь уходить из дому до моего приезда… — Я умолк. — Да не смотри ты на меня так. Я ведь только о тебе забочусь.
— Можешь не утруждать себя, Джо. Но я вижу, ты тщательно все обдумал. Очевидно, вы с Норой все это обсудили. Она не из тех, кто оставляет место для случайностей. Только во все это надо внести одну поправку: тебе придется навещать только Гарри.
Теперь на щеках ее уже не было пятен, а голос перестал дрожать — она разорвала ленточку и сбавила темп, позируя для киноаппаратов и ожидая поздравлений.
— Не понимаю. Почему это? Почему?
— Потому что не станешь же ты навещать чужого ребенка.
— Ты с ума сошла, — с трудом вымолвил я. — Ты с ума сошла.
— Ничуть. Барбара не твоя дочь. Это я знаю точно.
И, обхватив себя руками, словно желая унять озноб, она истерически расхохоталась.
Я схватил ее за плечо.
— Ты шлюха, — выдохнул я. — Грязная шлюха!
Она продолжала хохотать.
— Если ты убьешь меня, то не сможешь жениться на Норе, — сказала она.
Я отпустил ее.
— Да, не стоит пачкаться, — сказал я. И шагнул к двери.
— Неужели тебя даже не интересует, кто ее отец, Джо?
Она еще крепче обхватила себя руками; лицо ее как-то обмякло, а рот словно бы ввалился.
— Мне нет нужды спрашивать об этом, — сказал я. — Ты, должно быть, немало повеселилась втихомолку эти четыре года, когда видела Барбару с этими толсторожими крикуньями. Когда видела ее с сестричками…
— Нет, все было совсем не так, — устало произнесла она. — Все началось опять только в мае. И ничего бы этого не было, если б не ты. Ведь я старалась, право же, старалась любить тебя. — Она умолкла. — А впрочем, нет, не старалась. Мне не надо было стараться. Ведь я любила тебя. Но я старалась, чтобы ты полюбил меня. А ты не мог, потому что в тебе это не заложено. — Она нахмурилась. — Впрочем, объяснять тебе это — все равно что рассказывать слепому о цветах.
— Хорошо, — сказал я. — Ты старалась не быть шлюхой. Четыре года старалась. Даже не четыре, а почти целых пять. Срок более чем достаточный, чтобы блюсти верность мужу, а потом при первом же удобном случае ты вернулась к Марку. Ты примерно себя вела, не так ли? Целых пять лет…
И тут я кое-что вспомнил. На секунду я лишился дара речи.
— Ах ты дрянь, — хрипло произнес я. — Я даже и не представлял себе, какая ты шлюха! Значит, то был не Марк. Неужели ты не можешь мне сказать правду? Кто же он? Кто?
— По-моему, ты сходишь с ума, — сказала она. — Почему же это не Марк?
— Да потому, что он переехал в Уорли всего три года тому назад.
— А ты не помнишь, что я ездила к ним с Сибиллой за год до того, как родилась Барбара, не помнишь? Когда я жила у тети Коры в Хемстеде? Ты не помнишь, как мы тогда поссорились перед моим отъездом? И какие милые вещи ты говорил мне?
— Это уже дело далекого прошлого, — сказал я.
— Да, конечно. Вернее, это было бы делом далекого прошлого, если бы не ты. Он об этом ничего не знает.
— Как это все, должно быть, легко у вас получилось, — сказал я. — Ему, наверное, достаточно было поманить тебя пальцем при первой же встрече. А может быть, он даже и не поманил? Просто повел себя, как пес при виде суки? — И я пояснил свою мысль, не стесняясь в выражениях, но на лице ее читалось по- прежнему лишь отчуждение и ирония.
— Как странно, — заметила она. — Ты говоришь о Марке, как будто я впервые встретилась с ним пять лет тому назад. А я знаю его уже пятнадцать лет. Ты просто ничего не помнишь обо мне, ведь так? Я для тебя лишь вещь, предмет, у меня не может быть даже своих мнений. Хочешь, я расскажу тебе, что эта вещь делала? — Она задыхалась. — Хочешь, расскажу, что эта вещь делала, когда ее чувства были оскорблены? И как часто, и когда это бывало?
Я почувствовал удар по щеке, потом другой, взглянул на руку, которая нанесла его, и понял, что это моя собственная рука. Я слышал вопросы, которые задавал, и ответы на них, хотя мне, в сущности, не было нужды их слышать. Я бы давным-давно все знал, если бы самодовольство и глупость не притупили моих
