– Заходите туда. Это моя спальня. Там вы и спрячетесь.
Юбер нахмурил брови.
– Этого будет достаточно?
– Лучшего я вам предложить не могу, к сожалению. Я рискую так же, как и вы.
– Простите.
– Снимите эту форму. Я достану вам другую одежду. Теперь идите в ту комнату. Мы поговорим более серьезно сегодня вечером. Мое слишком долгое отсутствие в лавочке может привлечь внимание.
Он вернулся в мастерскую, а Юбер прошел в соседнюю комнату. Ставни были закрыты, в комнате царил полумрак и стоял неприятный запах. Юбер с сожалением вспомнил о безупречной чистоплотности шпетов.
Он снял форму, оказавшую ему такую большую услугу, бросился на кровать и почти сразу заснул.
9
Был вечер воскресенья. К этому времени Юбер прятался у маленького еврея-сапожника уже больше тридцати часов, и с него было больше, чем достаточно.
Его первой мыслью после побега было как можно скорее добраться до Афганистана, чтобы затем вернуться в Вашингтон. Ему казалось, что дело провалилось, и поправить уже ничего нельзя.
Выспавшись, он посмотрел на вещи уже иначе. Монтелеоне стал причиной его ареста, но рассказал он не все. А молчал он потому, что боялся за самого себя. Юбер думал, что, шантажируя его, угрожая сунуть по горло в дерьмо, сможет заставить его раскаяться в своей вине.
Юбер размышлял над этим целый день. Милиция с остервенением ищет его, пускай. Были жуткие облавы у шпетов, подтверждавшие, что его по-прежнему принимали за немца; но они не могли обыскать в городе каждый дом, остановить каждого прохожего. Это было невозможно...
И уж, конечно, у них не могло возникнуть мысли, что у беглеца хватит смелости вернуться туда, где его арестовали – вернуться к Монтелеоне.
Хорошенько все взвесив, Юбер счел, что может действовать.
– Сегодня вечером мне надо выйти, – объявил он 'Голиафу'.
Тот посмотрел на него изумленным взглядом.
– Вы сумасшедший.
– Нет, не думаю.
Не раскрывая цели вылазки, он изложил свою точку зрения и сумел убедить собеседника, что он не очень рискует, при условии, что будет избегать общественного транспорта, такси и не станет выходить из города.
– Мне нужно оружие, – сказал он в заключение. – Я не хочу, чтобы меня арестовали снова. И еще часы.
'Голиаф' немного подумал.
– Я думаю, – ответил он, – что вы всегда действуете по собственному разумению. Значит, надо вам помогать. Я достану вам оружие, но вы дадите мне слово не возвращаться сюда, если у вас будет малейшая неприятность. У меня нет никаких причин рисковать в операции, смысла которой я не понимаю.
– Даю вам слово.
Еще вчера 'Голиаф' достал Юберу поношенную одежду, похожую на ту, что носят обычные люди. Он ушел в лавочку, витрина которой была закрыта по причине воскресенья, и вернулся через несколько минут с револьвером 'маузер', выпущенным до 1914 года.
– Вы стащили его в музее? – спросил Юбер, смеясь.
– Его очень аккуратно хранили, и работает он хорошо. Барабан полный, но других патронов у меня нет; вам придется довольствоваться этими в случае стычки.
– Спасибо, – сказал Юбер, взяв оружие.
Оно было тяжелым и очень хорошо ложилось в руку. Юбер осмотрел его, потом сунул за пояс. 'Голиаф' дал ему часы.
– Скажите, – спросил Юбер, – в этой стране у прислуги в воскресенье действительно выходной?
– Да, это абсолютное правило.
– Без исключений?
– На исключения посмотрели бы очень плохо.
Он думал о Марии, домработнице Монтелеоне, он не имел никакого желания встречаться с ней. На этот раз он намеревался воспользоваться восьмичасовой сменой охраны, поскольку темнело в семь.
'Голиаф' объяснил ему кратчайшую и самую спокойную дорогу от Русаковской до улицы Чита. По словам сапожника, дорога заняла бы меньше двадцати минут. Юбер чувствовал себя достаточно окрепшим, чтобы проделать такой путь. Чтобы не привлекать к себе внимания, он снял с лица повязку. Раны нормально заживали.
В семь часов десять минут он вылез через окно в узкий и темный двор и вышел на улицу.
В этот час улицы города были очень оживлены – люди возвращались с воскресной прогулки. Юбер считал, что это очень хорошо. Чем плотнее толпа, тем меньше для него риск быть замеченным.
