И они двинулись дальше. Молчали. Как всё это странно, подумал сержант, почему они такие мрачные? Ведь, вроде, радоваться надо: у Мадам нашелся брат, а сержант и Чико возвращаются домой, о чем они давно мечтали… А вот невесело! Так обычно бывает, подумал сержант, когда ощущаешь близкую опасность. Даже очень близкую! Сержант невольно глянул на Мадам, после посмотрел уже внимательно и, наконец, осторожно спросил:
– А почему Войцех назвал вас дамой треф, а не червонной?
– Потому что так оно и есть, – ответила Мадам. – Мои волосы на самом деле несколько темнее, чем вы сейчас это видите. Войцех это знает… Но, сержант! – удивилась Мадам. – Вас это, кажется, расстроило?
– Нет, отчего! – сказал сержант. – Совсем ничуть.
– В самом деле, – сказала Мадам. И задумалась.
Крепко задумалась! И она тогда долго молчала. Потом повернулась к сержанту, улыбнулась и сказала:
– А я о вас еще что-то знаю! Но вначале ответьте мне вот на какой вопрос – опять про Ленорман. Вы говорили, что вам был сон, очень удивительный, и после него вы решили к ней пойти. И пошли. А потом передумали. Почему?
Вначале сержант вообще не хотел отвечать. А потом ответил так:
– Сон был простой. Мне приснилась госпожа Ленорман, которая гадает мне. И она предсказала мне, что это будет моя последняя кампания. Только она не захотела отвечать, почему последняя – меня убьют, спросил я, или меня отправят в отставку по болезни или еще как-нибудь. Но госпожа сказала, что на это она мне ничего не ответит. Потому что, сказала она, если она пообещает мне жизнь, то я буду вести себя беспечно, шальная пуля зацепит меня – и ее предсказание не сбудется. А если скажет, что меня убьют, то из меня тогда будет совсем плохой сержант. Так что, сказала она, ступайте, я вам больше ничего не открою! Так было во сне. Утром я проснулся очень злой и решил пойти, теперь уже наяву, к этой самой Ленорман, гадалке. И уже почти дошел. А потом подумал: а что она мне нового скажет? Ведь же я увидел, что наяву она точно такая же, какой была во сне – а я ведь ее раньше никогда не видел! А вот угадал! И, значит, так тогда подумал я, и она тоже угадала. И все, что хотела мне сказать, уже сказала. И я развернулся и ушел. А она смотрела мне вслед и улыбалась. Я это чувствовал. И это всё.
– Хорошо, – сказала Мадам, явно недовольная рассказанным. – Хорошо! Ну, а… про даму треф она вам что-нибудь говорила?
Сержант подумал и сказал:
– Не помню.
Мадам сердито улыбнулась и сказала:
– Ладно!
И они опять поехали молча. Только иногда Мадам говорила Чико, куда поворачивать. Сумасшедшая страна, думал сержант, скорей бы этот город и там этот русский шпионский департамент, пускай скорее выдают бумагу, ставят печать – и домой, и домой! Больше он ничего не хотел. Только еще думал: неужели Ленорман и здесь сказала правду: неужели дама треф его погубит? Но «погубит», это как – убьет или…
А дальше, как назло, не думалось! А Чико правил, погонял. А Буцефал нес ровно, все быстрей. А ветер поднимался, поднимался! И вот уже завьюжило, и замело – прямо в лицо, в глаза, снег на бровях, снег на усах, и надо бы укрыться, отвернуться… Но нет – сержант сидел, не шевелясь. Молчал. А Чико вдруг громко – и как-то очень неспроста – спросил:
– А что, Мадам, погода подходящая?
Мадам молчала. А Чико так же продолжал:
– Я про Белую Пани, Мадам. Вот, думаю, погода как раз для нее. Сейчас вот из метели р-раз!..
И с этими словами Чико резко потянул на себя вожжи. Буцефал пошел шагом. Мело. Все молчали. Сержант – да и Чико, наверное, да и Мадам – все они невольно прислушались. Было, конечно, тихо. Вот только снег скрипел да Буцефал нет-нет да похрапывал. А потом Чико опять заговорил:
– У нас болтали разное. Но вы же, Мадам, конечно, лучше всё это знаете. Так какая она из себя, эта Белая Пани?
Мадам, немного помолчав, равнодушно ответила:
– Она ростом примерно с меня. Да и лицом, как все говорят, мы с ней довольно похожи.
– Ого! – нервно воскликнул Чико, передернул плечами, но оборачиваться к Мадам все же не стал, а только опять спросил:
– А вас… да и других, ваших знакомых, не беспокоит подобное сходство?
– Нет. Совершенно нет! – жестко ответила Мадам. – Потому что различать нас очень просто. Ей, скажем, не нужна вот такая, как у меня, долгополая теплая шуба, она ходит в одном легком платье. В белом, конечно. И снег у нее на ресницах не тает. И губы у нее холодные и тоже почти белые. Такими поцелует – и сразу умрешь.
– Да! – только и воскликнул Чико.
А сержант… Глупость, конечно, чистый вздор, насмешливо подумал он. Но все же спросил:
– И что, она целует всех подряд?
– Нет, только храбрецов.
– А прочих?
– А зачем ей прочие? – насмешливо спросила Мадам. – Ей никакого дела нет до прочих! Она любит только настоящих храбрецов! Вот почему так много о ней разговоров, но и никто в этом году ее еще не видел. Нет храбрецов! Так, Чико?
Чико не ответил. Понукнул Буцефала, опять понукнул. А потом, как ни в чем ни бывало, сказал:
– А вот еще! А знаете, почему русский царь приказал, чтобы все русские ямщики все время пели песни? – И сам же ответил: – Чтобы им некогда было пить водку! А то ведь, знаете… Ну, да!
И опять, и опять понукнул Буцефала. Но Буцефал по-прежнему шел шагом. Тогда Чико отложил вожжи, поднял воротник кожуха, уселся поудобнее и принялся насвистывать. Насвистывал он просто безобразно. Вот так, раздраженно подумал сержант, а еще говорят, будто неаполитанцы музыкальный народ! Или он нарочно так издевается, дальше подумал сержант. Или это просто у сержанта совсем сдали нервы? Но что он, барышня, что ли?! И сержант посмотрел на Мадам. Мадам, не моргая, смотрела вперед, Мадам была красивая, серьезная… чужая, непонятная, и вся эта страна такая же, вот даже эта метель! И сколько она будет продолжаться? Где город, черт возьми!? Скорей бы все это закончилось! Сержант ткнул Чико в спину и сказал:
– Чего стоим?!
– А потому что ничего не видно! – сказал Чико. – Всё замело.
– Правь прямо! Марш!
Чико пожал плечами, тронул вожжи. И Буцефал пошел – неспешно, шагом. Все молчали. Потом сержант, не утерпев-таки, спросил:
– Нам далеко еще?
– Не знаю, – сказала Мадам. А потом повернулась к нему и сказала уже вот что: – Я вам безмерно благодарна!
Сержант смолчал, не зная, что и думать. Тогда Мадам громко повторила:
– Да, благодарна. И вправду безмерно! Когда мы с братом расставались, он сказал, что волноваться совсем незачем, что он еще будет плясать на моей…
И она замолчала. «На свадьбе» – надо было ей сказать, сердито подумал сержант, значит, пан Александр был уверен, что этот ночной гость все же вернется – и он вернулся! Вот так! Дама треф! Ленорман угадала! Сержант сидел, не шевелясь, смотрел перед собой, а снег всё падал, падал, падал, и было тихо, абсолютно тихо. Как вдруг…
О, что это? Или ему почудилось? Сержант прислушался…
– Сержант, вы слышите?! – с жаром воскликнул Чико. – Да это же колокола! Мадам, ведь так?
– Да, – сказала она, – это, наверное…
– Город! – воскликнул Чико. – Это город! Н-но, варвар! – и хлестнул по Буцефалу. – Н-но, волчий завтрак, н-но!
Буцефал побежал – все быстрей и быстрей. Чико расправил плечи и сказал:
– Вот умное животное! Он тоже знает, город – это хорошо. Где город, там много людей, а где много
