людей, так всегда весело! Но – вы уж не обижайтесь, сержант – но только не в армии, хоть там людей тоже достаточно. Потому что военные – это всегда люди серьезные. Да вы сами посудите – ну что может быть веселого в том, чтобы носить у себя на груди и спине двадцать фунтов обжигающе холодного железа? В кирасе, кстати, ровно двадцать фунтов! И я, как человек веселый, жизнерадостный, взял ее и выбросил. У меня спросили, где она, я ответил, что ее украли. И они вместо того, чтобы смеяться, потому что это действительно смешно – красть такую никчемную вещь… Они сделали очень серьезное выражение того места, на котором у нормальных людей обычно бывает лицо… И, в общем, после всего этого лежим, там были всякие, кого за что, кого и просто так забрали, лежим в сарае, ждем, и вдруг заходят, говорят: «Эй, молодцы, кто хочет прокатиться?» Ну, я подумал, что хуже веревки не будет, встаю. И Курт встает. Саид встает, Франц и Хосе… Так мы и встретились, сержант. И прокатились. Катимся… Н-но, волчий завтрак, н- но!
Чико привстал, хотел было нахлестывать… Но замер и смотрел, смотрел, смотрел вперед. Возок взобрался на подъем, и Буцефал остановился. А Чико приосанился, громко воскликнул:
– Вот! – а после сделал такой величественный жест, что можно было подумать, что он стоит на Поклонной горе!
Артикул двадцать пятый
МАДАМ РАСКРЫВАЕТ КАРТЫ
Но впереди был совсем не столичный, а просто небольшой губернский город. На вид он был не русский и не европейский, а нечто, скажем так, среднее. Но, между прочим, именно в этом городе хранились запасы пороха и хлеба для второй русской кампании, которую император намеревался провести в следующем, Тринадцатом году. Однако судьба распорядилась иначе, и дальнейшие военные действия проходили значительно западнее только что описанных мест.
Война, даже победоносная, не украсила город.
(Насколько нам известно, убытки, причиненные Минску военными обстоятельствами, следующие: от неприятеля урону на 253 866 р. 1к. ассигнациями, издержки же на его изгнание – 117 719 р. 38 к. – маиор Ив. Скрига.).
Но это все-таки был город, а не чистое поле, и в городе оставалось еще немало нетронутых домов после того, как прямо на тамошних улицах бравый русский генерал Ламберт нанес решительное поражение незадачливому французскому генералу Брониковскому, после чего война ушла на север, к Вильно. И пусть себе уходит! Сержант некоторое время внимательно рассматривал город, а после вежливо сказал:
– Да, любопытный вид. А куда нам теперь?
– Прямо, к Низкому рынку, – сказала Мадам. – Потом, через квартал, налево, вверх. А дальше… – Но тут она замолчала и некоторое время смотрела на город. Потом вдруг сказала: – А перед рынком видите плотину? А там еще одна. А вон там мельница, а рядом вот такое дерево? Так это как раз там в давние- предавние времена жил тот самый князь, о котором я вам уже рассказывала. Князь-волколак!
Сержант, глядя на мельницу, вдруг почему-то вспомнил, что шуба на нем волчья. Мадам сказала:
– Князя звали Менеск. А его дочь – Сбыслава, – и Мадам замолчала, задумалась. И Чико молчал…
Как вдруг сержант спросил:
– А вас как саму звать, сударыня?
– Меня? – Мадам смутилась. – Зачем? Я же не княжна. И мой отец не князь. И, может, вообще, всё это выдумки: и князь, и это его мельница, жернова которой перемалывали тех, кто искал там ночлег. Да и когда это было?! А теперь, то есть последних лет триста, это очень тихий, даже несколько скучный город. Зато здесь очень дешевая гостиница, две вполне приличные кофейни. И ресторация. Чико!
Чико хлестнул вожжами, и они поехали, то есть сперва проехали мимо Переспинского кладбища, потом, под горку, был пустырь, а потом…
– Эх! – громко сказал Чико. – Не будет нам сегодня кофе, господа!
И точно – шагах в ста впереди на дорогу стали выбегать солдаты. Пехота, русские, с десяток, может, даже больше! Один из них, старший, наверное, поднял ружье и что-то прокричал. И тут же выстрелил – вверх. Сержант хотел было сказать, чтобы Чико и не думал останавливать…
Но тут Мадам уже схватила Чико за плечо и приказала ему:
– Придержи! – А сержанту: – Молчите! И не забывайте, что вы в статском!
Сержант промолчал. Но курки все же взвел, усмехнулся. Сидел, считал шаги: пятнадцать, десять, пять…
Подъехав к русским, Чико придержал.
– Подайте мне руку, – велела Мадам.
Сержант подал, то есть помог ей выйти из возка. Мадам что-то спросила у солдат, солдаты ей ответили. Мадам сошла в обочину, солдаты расступились. Там на снегу, на расстеленной шинели лежал раненый пехотный офицер. Русский, конечно. Совсем молодой. Грудь у него была вся в крови, раны очень глубокие. Да тут уже ничем не поможешь, подумал сержант.
И, видно, тоже самое подумала Мадам, потому что она сразу отвернулась и что-то сказала по-русски. Солдаты молча закивали, перенесли офицера в возок и уложили его там, и стали укрывать. Офицер улыбался, молчал. Чико поспешно соскочил с возка и отошел к сержанту. А Мадам продолжала говорить по-русски, и теперь она еще показывала на город. Русские стали ей отвечать и показывать туда же. А потом они уже стали показывать на дорогу, но не на ту, по которой приехал сержант, а на другую, которая уходила куда-то в сторону. А потом русские, все до единого, взобрались на возок и уехали в город. Сержант еще раз посмотрел на город, потом на ту дорогу, на которую показывали русские, потом на то место, где совсем недавно лежал их офицер…
А потом повернулся к Мадам и спросил:
– А та дорога, это что?
– Тракт. На Вильно, – сказала Мадам. – И те… – и замолчала, будто испугавшись.
– И те, кого мы ищем, – продолжил за нее сержант, – ушли туда совсем недавно. Судя по этому случаю! А когда именно?
– Вчера, – тихо ответила Мадам. – Так мне сказали русские… – И тотчас же воскликнула: – Сержант! Но вам это зачем?
– Как зачем? – удивился сержант. – Я же в отставке! И я возвращаюсь домой! – Он сказал это, возможно, слишком громко. И так же громко продолжал: – А зачем мне дома русский пропуск? С русским меня наоборот домой не пустят! Так что вы извините, Мадам, но мы не будем терять время, то есть входить в город и убивать там, как вы сами говорили, целый час на оформление каких-то бумаг! Такое мы могли себе позволить только тогда, если бы…
Но тут он, наконец, опомнился, ему стало стыдно, он, как всегда, покраснел и воскликнул:
– О, извините, Мадам! Я не хотел вас обидеть! Вы же для нас столько сделали! Я же вам буду вечно благодарен, Мадам!
И тут он даже схватил ее за руку, за рукавичку…
И замер, потому что Мадам руки нарочно не поднимала и не давала поднять. А поднимать насильно и насильно целовать – это и есть насилие! И сержант, не отпуская ее руки, смотрел ей в глаза и, что всего ужаснее, совершенно не знал, как ему быть дальше!
И тут положение спас Чико – он сказал:
– Да, господин сержант, вы совершенно правы. Неприятельские пропуска нам вряд ли помогут. А вот неприятельская провизия, это совсем другое дело. А без провизии я в Вильно не пойду! И вам не советую. Вот и Мадам того же мнения. Правда, Мадам?
Мадам, еще толком не понимая, что к чему, всё же согласно кивнула. Потому что она по-настоящему тогда боялась только одного…
Ну, вы сами понимаете, чего! А пока что это явно отменялось. Или, по крайней мере, откладывалось, потому что никуда они еще не уходили. И даже напротив – Чико опять повернулся к городу, осмотрел его – опять будто с Поклонной горы – и спросил:
– Мадам, а это что внизу?
– Рынок, – сказал Мадам, уже прекрасно понимая, чего хочет Чико. – Но это дешевый, толкучий! А хороший рынок наверху, нужно подняться по Волошской улице. И там еще гостиный двор, кофейни, ресторация Цыбульского. Вам у него…
