– Не могу. Припас кончился.
– Ты купи.
– Негде. Мне сера нужна. За ней ехать далеко надо.
– Тогда колдуй. Ты чародей.
– Колдовством не поможешь. Не чародей я.
– Если не чародей, чего тебя в Смоленске жгли?
– Завидовали. Попы завидовали. И монахи. Думали, я золото делаю...
Они замолчали, прислушиваясь к священнику. Князь перекрестился, потом бросил взгляд на соседа.
– А что звезды говорят? Выстоим, пока литва придет?
– Боюсь, не дождемся. Орден с приступом тянуть не будет.
– Выстоим, – сказал князь. – Должны выстоять. А ты думай. Тебя первого вздернут. Или надеешься на старую дружбу?
– Нет у меня с ними дружбы.
– Значит, вздернут. И еще скажу. Ты на польскую княжну глаз не пяль. Не по тебе товар.
– Я княжеского рода, брат.
– А она королевской крови.
– Я свое место знаю, брат, – сказал Роман.
– Хитришь. Да Бог с тобой. Только не вздумай бежать. И чародейство не поможет. Ятвягов за тобой пошлю.
– Не грози, – сказал Роман. – Мне идти пора.
– Ты куда? Поп не кончил.
– Акиплешу на торг посылал. Ждет он меня. Работать надо.
– Ну иди, только незаметно.
Роман повернулся и стал осторожно проталкиваться назад. Князь поглядел вслед. Он улыбнулся, но улыбка была недоброй.
Кин вывел шар из собора к паперти, где, дожидаясь конца службы, дрожали под сумрачным мокрым небом калеки и нищие. Роман быстро вышел из приоткрытой двери. Посмотрел через площадь. Там ковылял, прижимая к груди глиняную миску и розовый обожженный горшок, шут.
– Тебя за смертью посылать, – сказал Роман, сбегая на площадь.
– Не бей меня, дяденька, – заверещал шут, скалясь. Зашевелились нищие, глядя на него. – Гости позакрывали лавки, врага ждут, придет немец, снова торговать начнут. Что гостю? Мы на виселицу, а он – веселиться.
Роман прошел через площадь. Шут за ним, прихрамывая, горбясь. Они миновали колодец, коновязь, завернули в узкий, двоим не разойтись, закоулок. В конце его, у вала, в заборе была низкая калитка. Роман ударил три раза кулаком. Открылось потайное окошко, медленно растворилась низкая дверь. Там стоял стражник в короткой кольчуге и кожаной шапке. Он отступил в сторону, пропуская Романа. Тесный двор, заросший травой, несколько каменных глыб, окружавших выжженное углубление в земле... Роман по деревянным мосткам пересек двор, поднялся на крыльцо невысокого приземистого бревенчатого дома на каменном фундаменте. Кольцо двери было вставлено в медную морду льва. Где же Анна такую ручку видела? Да в коробке-музее деда Геннадия.
В горнице Роман сбросил плащ на руки подбежавшему красивому чернобровому отроку.
– Ты чего ждешь? – спросил он шута.
Шут поставил на пол миску, взялся за скобу в полу, потянул на себя крышку люка – обнаружился ход в подвал. Роман опустился первым. За ним шут и чернобровый отрок.
Обширный подпол освещался из окошек под самым потолком. На полках стояли горящие плошки с жиром. Огоньки отражались от стеклянных реторт, банок мутного, грубого стекла, от глиняных мисок, медных сосудов, соединенных металлическими и стеклянными трубками. Горел огонь в низкой с большим зевом печи, возле нее стоял обнаженный по пояс жилистый мужчина в кожаном фартуке. Он обернулся к вошедшим.
– Остужай понемногу, – сказал Роман, заглянув в печь.
Шут заглянул в печь из-под локтя чародея и сказал:
– Давно пора студить.
– Знаем, – сказал мужчина. У него были длинные висячие усы, черные, близко посаженные глаза. Редкие волосы падали на лоб, и он все время отводил их за уши.
– Скоро орден на приступ пойдет, – сказал Роман.
– Остудить не успеем, – ответил тот. – А жалко.
– Студи, – сказал Роман, – неизвестно, как судьба повернется. А у меня нет сил в который раз все собирать и строить.
– А ты, дяденька, епископу в ноги поклонись, – сказал шут. – Обещай судьбу узнать, золота достать. Он и пожалеет.
– Глупости и скудоумие, – сказал Роман.
– По-моему, что скудоумие, что многоумие – все нелепица, – сказал шут. Подошел к длинному в подпалинах и пятнах столу, налил из одной склянки в другую – пошел едкий дым. Роман отмахнулся, морщась. Жилистый мужик отступил к печи.
– Ты чего? – возмутился Роман. – Отравить нас хочешь?
– А может, так и надо? Ты девицу полюбил, а тебе не положено, я склянку вылил, а мне не положено, князь епископу перечит, а ему не положено. Вот бы нас всех и отправить на тот свет.
– Молчи, дурак, – сказал Роман устало, – лучше бы приворотного зелья накапал, чем бездельничать.
– Нет! – воскликнул шут, подбегая к столу и запрокидывая голову, чтобы поближе поглядеть на Романа. – Не пойму тебя, дяденька, и умный ты у нас, и способный, и славный на всю Европу – на что тебе княжна? Наше дело ясное
– город беречь, золото добывать, место знать.
– Молчи, смерд, – сказал Роман. – Мое место среди королей и князей. И по роду, и по власти. И по уму!
Отрок глядел на Романа влюбленными глазами неофита.
– Сделанное, передуманное не могу бросить. Во мне великие тайны хранятся – недосказанные, неоконченные. – Роман широким жестом обвел подвал.
– Значит, так, – сказал шут, подпрыгнув, посмеиваясь, размахивая склянкой, бесстыжий и наглый, – значит, ты от девицы отказываешься, дяденька, ради этих банок-склянок? Будем дома сидеть, банки беречь. Пока ландмейстер с мечом не придет.
– Но как все сохранить? – прошептал Роман, уперев кулак в стол. – Скажи, как спасти? Как отсрочку получить?
– Не выйдет, дяденька. Один осел хотел из двух кормушек жрать, как эллины говорили, да с голоду помер.
Роман достал с полки склянку.
– Ты все помнишь?
– Если девице дать выпить три капли, на край света пойдет. Дай, сам отопью. Романа полюблю, ноги ему целовать буду, замуж за него пойду...
Отрок хихикнул и тут же смешался под взглядом Романа.
– Хватит, бесовское отродье! – взорвался чародей. – Забыл, что я тебя из гнилой ямы выкупил?
– Помню, дяденька, – сказал шут. – Ой как помню!
– Все-таки он похож на обезьяну, – сказала Анна. – На злую обезьяну. В нем есть что-то предательское.
– Боярин, – сказал жилистый мужчина, – а что с огненным горшком делать?
– Это сейчас не нужно, Мажей, – сказал Роман.
– Ты сказал, что и меня пошлешь, – сказал Мажей. – Божий дворяне весь мой род вырезали. Не могу забыть. Ты обещал.
