– Я не про дождь, – сказал я. – А что, если они нас бомбить будут?
– Вряд ли, – сказал Коршун.
– Давай сами сделаем, бревен вокруг много, насыплем сверху земли.
– А то дождик в любой момент пойти может, – добавил Цыган, запустив пальцы правой руки в лохматую шевелюру.
– Отставить пустые разговоры! – прикрикнул на нас Коршун. Словно мы его обидели.
А может быть, потому, что Цыган опять попал в точку – Коршун и сам не знал ответов на некоторые вопросы. И его злила собственная неосведомленность.
Мне редко удается подумать. Если бы мне давали время обдумать свои действия, не говоря уж о мировых проблемах, я бы стал великим человеком. А так никогда не стану.
Я вернулся к себе в яму. Мордвин спросил, не приготовить ли чайку, я сказал, что не хочу, закрыл глаза и приготовился думать.
Не смейтесь. В институте, в общежитии, мне как-то пришлось существовать года два с одним активистом комсомола. Вечером он тихо напивался, но никому не мешал, только храпел, и мы – два его сожителя – кидали в него предметами. А утром он не шел на лекции, и, вернувшись днем в комнату, я заставал его в той же позе с закрытыми глазами. Но он не спал.
– Что ты делал? – спрашивал я его.
– Думал, – отвечал он.
С тех пор я завидую людям, которые выделяют мышление в самостоятельный процесс. Я-то хожу и думаю, лежу и думаю, сижу в кино и думаю, гуляю с Катрин и думаю. Из-за этого думаю недостаточно производительно.
Так вот, я закрыл глаза, чтобы думать. Придумать программу действия на основе того, что уже узнал и увидел в этой стране. Назовем ее Южной Осетией.
Раздался шум, постук костыля деревянной ноги – ввалился Мордвин.
– Был посланец из штаба, – сказал он. – Принес часы. Приходи к нам, поглядишь.
– Да погоди ты, не убегай, – взмолился я. – Объясни мне, новому человеку, что имеется в виду.
– Пойдем покажу. Так не объяснить, – сказал Мордвин.
Что ж, сбор информации бывает важнее ее осмысления. Пошли глядеть на какие-то часы!
Ким уже был в яме командира роты, и еще пришел командир третьего взвода. На столе посреди ямы стояли большие песочные часы.
Сантиметров тридцать высотой.
Песка в нижней половинке было совсем немного. Струйка сыпалась тонкая.
Коршун валялся на своей койке, не сняв сапог, прямо на одеяле.
– Пришли полюбоваться? – спросил он.
– Нет, – сказал я, – пришли понять.
– А понимать нечего. Все как обычно, только с каждым разом все труднее. У меня в роте половина состава. Как я буду воевать?
Ким посмотрел на небо. Я нутром чуял, как в нем зреет желание воевать не по правилам. В нем был виден профессионал. Из тех профессионалов, которых не выносят начальники. Их в конце концов убивают, чаще свои, чем чужие.
– И сколько будет продолжаться боевое время? – спросил я, стараясь казаться существом разумным и легко обучаемым.
– Это определяется сиреной, – сказал Мордвин.
– А обычно?
– Обычно это определяется сиреной.
– Но у нас еще есть время пострелять, отдохнуть, погулять вокруг? – спросил Ким.
– Только учтите – до врага два шага. А они – ублюдки. И если вы к ним забредете, то никакое мирное время не поможет, – сказал Коршун.
– Тогда на хрен оно нам нужно! – воскликнул Ким с торжеством. Он оказался прав.
– У тебя есть начальник – это я, – сказал Коршун, вытащив из-за пояса кинжал с резной ручкой и рассматривая ее с некоторым удивлением, как археолог, выкопавший предмет из земли. – У меня есть начальник – комполка. У него – командующий армией.
– А кто часы заводит? – спросил Ким.
Он мне нравился с каждой минутой все более. У него была чудесная способность задавать неудобные и неприятные вопросы. И делал он это за меня, оставляя мне возможность побыть в хороших мальчиках.
– Из штаба армии приносят, – серьезно ответил Мордвин.
– В каждую роту?
– В каждую роту.
Я понял, что тут больше ничего не добиться, и сменил тему.
