– Скажи, – обратился я к Коршуну, – кто такой тот странный мужик, что нас проверял, допрашивал, сюда привел, – во френче без знаков различия?
– Его зовут Шейн! Граф Шейн, главный разведчик, – сказал Коршун. – Он в штабе армии пополнением занимается. Большая шишка. А если заподозрит, то имеет право личной ликвидации.
– Не понял, – сказал Ким. – За что ликвидация?
– Нет гарантии, что среди пополнения не попадется шпион, – сказал Мордвин. – Это же элементарно.
– А как их определять? По именам?
– Кончай выкобениваться, – сказал Коршун. – Кончай. Если ты провокатор или предатель, зачем тебе подозрительное имя носить?
– Мы уходим. – Я потянул Кима за рукав. – Только скажи, когда нам быть готовыми к войне? Сегодня? Послезавтра?
Говоря так, я уже знал, что не послезавтра, потому что на дне нижнего конуса песочных часов появился маленький холмик.
– Проверьте оружие у бойцов, – сказал Коршун, – смотрите, чтобы все были здоровы. Ты мне за каждого человека отвечаешь! Потом можете отдохнуть. Часика три-четыре.
Когда мы по осыпавшейся траншее возвращались к себе, Ким мрачно сказал:
– Все они тебя учат. Сначала этот Коршун мне нормальным человеком показался, и тут я слышу – проверить оружие. Что это еще за оружие!
– А чем тебе оружие не понравилось?
– Я другое оружие видел, – сказал Ким. И осекся. Он не очень доверял другим. Видно, битый.
А мне это было даже удобнее. Битые ветераны недоверчивы и склонны скептически смотреть вокруг, а когда им вешают лапшу на уши, они быстро соображают, что это не философия, а мучное изделие.
Мне были нужны союзники, без союзников я вообще ничего не смогу сделать. А для того чтобы союзник был по-настоящему полезен, у него должна быть свобода воли. Как ни странно, это афористичное высказывание я услышал из уст Калерии Петровны, на фронтах не бывавшей. Это высказывание родилось в каком-то нашем лабораторном споре о том, как политики от древних времен до Сталина и Андропова добивались верности соратников. Саня Добряк стал доказывать (видно, подслушал у Сталина), что друзей можно сохранять, лишь держа их в неведении о собственном подлом характере или своих тайных делах. Ибо, а тут в дело вступают иезуиты, верность нужна нам для достижения великой цели. Раз так – молчи, кажись ангелом.
– Закурим? – спросил я.
Достал сигареты. Я вообще-то курю много, но по настроению. Иногда могу месяца два не курить, а вдруг сорвусь, и две пачки в день для меня – семечки.
Ким согласился.
– Надо будет получить курево, они обещали, – сказал он.
Мы затянулись. Курить мне не хотелось. Ким присел на корточки у стены траншеи – старая солдатская привычка, принесенная с Востока.
– Что ты знаешь об оружии? – спросил я.
Ким еще раз затянулся, с удивлением посмотрел на горящую сигарету, потом понюхал ее дым и спросил:
– Где ты эту траву достал?
Я и сам уже понимал, что с куревом неладно.
– Обыкновенные, – сказал я. – Я их еще у себя покупал. В Меховске.
Мне нужна была его реакция. Реакции не последовало. Он даже не переспросил меня.
– Дерьмо твои сигареты, – сказал Ким.
– Так что ты об оружии говорил? – спросил я.
– Видел другое.
– Какое?
– Настоящее. – Ким насупился. Он ловил ускользающую мысль. Потом упрямо помахал сизыми кудрями – покраснел еще больше, чем обычно, – вишневым стал. Но не вспомнил. И ему было неловко передо мной. Он чувствовал – что-то неладно. – А ты знаешь? – спросил он после тягучей паузы.
– Кое-что знаю, – сказал я. – О «калашникове» знаю. О гранатометах знаю, о бэтээрах. О минах...
– Ну конечно, – сказал Ким, но не вспомнил.
...Бывают такие жучки или мокрицы, что живут в подземельях. У них кожа становится полупрозрачной и бесцветной. Такое насекомое – только ростом с полчеловека – спешило по траншее. И замерло, растворившись в стенке. Лишь лучик света от облака, плеснувший на лысину, выдал патер-ламу, который снял с себя красный халат и колпак и спешил, незаметненький, к себе в норку. Вернее всего, мои последние слова он слышал – иначе зачем ему замирать и затаиваться?
Мне ничего не оставалось, как обратиться к гипнозу, надеясь, что углубившийся в размышления Ким на меня не смотрит. Я шагнул мимо Кима, остановился спиной к нему – лицом к патер-ламе и принял в его глазах облик мужика во френче по имени граф Шейн.
– Подслушиваете? – тихо спросил я голосом разведчика.
