– Славно, – согласился я. – А разве по правилам можно выходить на бой, если твоего рыцаря уже убили?
– А почему нельзя?
– Потому что их рыцарь уже устал.
– Кто об этом думает! – сказал Коршун. – Можешь воды принести?
– Шейн просил тебя стеречь.
– Ничего со мной не случится. А если придут, то мне что с тобой, что без тебя. А Шейн меня не заложит. Я его палочка-выручалочка.
Я поверил Коршуну. Шейн волок раненого, рискуя жизнью, потому что ему это было выгодно.
– Хорошо, – согласился я. – Пойду посмотрю, где можно достать воды.
Я вышел в коридор. Коршун был прав: стоять возле него – лишь усугублять опасность для раненого. Случайно заглянувший в комнату человек и не увидит его.
Я шел спокойно и деловито – полагая, что шапочки служителя и уверенности в себе достаточно для того, чтобы стать незаметным.
Я не знал, где здесь берут воду. Может, найти туалет?
Я дошел до центральной лестницы. Очень широкой, со стесанными бетонными ступенями.
И хоть коридор был пуст, пустота была иной, чем полчаса назад.
В ней царило внутреннее оживление. Невидимые, но странным образом ощущаемые люди пробегали рядом, соседними коридорами, лестницами, перекликались и звенели посудой.
А может, это было время проснувшихся теней?
Но вот и реальные голоса. Негромкие, уверенные в себе.
Я остановился там, где коридор пересекал центральную лестницу – еще один пролет вверх, и она выводила на площадку перед балконом.
По лестнице снизу медленно поднималась группа людей, одетых разнообразно, но с одинаковым презрением к здравому смыслу.
Сначала ты видел просто людей. Просто одетых людей. Потом ты понимал, что одежду они добыли в костюмерной провинциального театра, где остро не хватало нужных вещей.
Впереди выступал мужчина средних лет, со строгой осанкой, облаченный в длинный сенаторский плащ с пурпурной каймой и черный цилиндр не первой свежести. На голых худых ногах, по щиколотку скрытых под плащом, были сандалии, но не римские, а те, что носили дачники лет пятьдесят назад – такие я видел в каком-то старом фильме.
Когда же этот человек приблизился и, медленно, как гриф, поворачивая маленькую лысую головку, окинул взором окрестности, я понял, что он очень стар. Он лишь притворяется мужчиной средних лет. Когда-то он потерял свой возраст, остался в прошлых годах.
На полшага сзади шагали три других сенатора – я условно называл их сенаторами, хотя одеты они были в той же костюмерной сумасшедшего театра. Один из них раздобыл придворный камергерский камзол, наверное, из «Анны Карениной», и шотландскую юбку-килт, а двое других были в вечерних фраках и кальсонах, далеко не новых, поношенных и даже ветхих.
За ними следовало несколько служителей, в таких же, как у меня, каскетках, с кинжалами у пояса, вид у них был воинственный, но лишь на расстоянии – они тоже на поверку оказались ряжеными.
Вся эта процессия подымалась к балкону.
На опустевшей лестнице показался Одноглазый Джо, которого я видел в последний раз в вагоне- холодильнике, где он, вернее всего, играл роль того быка, которого запускают на бойню впереди стада. Он идет, оборачивается и говорит другим баранам и быкам:
«Видите, я здесь – и жив, и ничего плохого не случится».
Сенаторы подошли к главному входу на балкон. Служители распахнули перед ними двери. Сенаторы шли медленно, идти им было нелегко, а лифт, видно, не работал. Они не были старыми, по крайней мере не все были старыми. Но казались изношенными и древними. Они даже не разговаривали между собой, словно все давным-давно уже было переговорено.
Одноглазый Джо не стремился их догонять. Он остановился посреди лестницы на площадке, откуда расходились коридоры. Закурил.
Где же добыть воды?
Служитель поднимался снизу, он нес поднос с бутылками. Для сенаторов. Я последовал за ним. Джо кинул на меня взгляд, но я сделал так, чтобы он не узнал меня. А так как он не ждал меня увидеть и подчинился легкому наваждению, я уверовал в то, что Александра промолчала и не выдала меня. Хотя непонятно почему.
Я вошел на балкон. Интересно, что, кроме каскетки, ничто на мне не указывало на то, что я – служитель. И все же окружающие, даже без моих усилий скрыть свою суть, видели лишь служителя.
Мой коллега расставлял на столе бутылки. Это была вода «Ессентуки» с каким-то номером. Я обычно стараюсь не покупать «Ессентуки», там бывают соленые и даже сернистые разновидности. Но, наверное, раненому все равно, есть привкус или нет, – была бы вода мокрой.
Я протянул руку за бутылкой, но служитель сказал, не оборачиваясь:
– Рано еще разносить, погоди.
Он поставил последнюю бутылку на стол и ушел, размахивая подносом.
