Сенаторы расселись в креслах.
Перед ними был барьер балкона, и я знал, что, если перемахнуть через него, свалишься прямо к нам в окопы.
Но им не было нужды прыгать или даже заглядывать вниз. Перед ними располагался большой, метра три на четыре, экран – общий вид фронта, с обеих сторон.
Помимо этого, перед каждым из сенаторов были дисплеи компьютеров – некоторые с бегущими строками, другие с увеличенными участками поля боя.
По крайней мере теперь я увидел тех, кто наблюдает за войной. Мне захотелось подойти поближе и посмотреть, как там мой взвод, жив ли Ким.
Мне показалось, что я различаю мою яму и в ней Мордвина.
Вдруг один из сенаторов оглянулся. Почувствовал мое присутствие. Он пронзил меня все еще острым черным взором, глубоко утопленным в черепе под бровями глаз, и, то ли увидев во мне опасность, то ли желая отделаться от источника раздражения, махнул мне тонкой рукой – рукав халата съехал к плечу, обнажив жилы, – уходи, мол, не путайся под ногами.
Я взял две бутылки воды и пошел прочь.
В коридоре я никого не встретил, хотя прошел мимо одной двери, из-за которой доносились голоса.
Я открыл нашу дверь и тихо сказал:
– Это я, Коршун, не бойся.
– Я не боюсь.
Я присел возле него. Он тяжело дышал, лоб был в испарине. Бинт на груди набух от крови.
– Воду принес? – спросил Коршун.
Я отодрал крышечку об ухо медведя на письменном приборе.
Коршун пил из горлышка.
Я не дал ему много пить. Он не обиделся. Я сказал ему, что постараюсь его перевязать снова, чтобы он не истек кровью.
– Давай, Седой, – сказал Коршун. – Мне еще нужно встать и сделать свое дело.
Он не стал ничего объяснять.
Я скинул куртку и стянул майку. Конечно, она была не самой чистой майкой на свете, но других бинтов у меня не нашлось.
Я разорвал майку.
– А что здесь? – спросил Коршун.
– А ты здесь не бывал раньше?
– Даже не знал, что город с этой стороны. Он же сзади.
– Это другой город, – сказал я.
Ему было трудно говорить. Он закрыл глаза. Я размотал кое-как накрученные бинты.
– Это не доктора, – сказал Коршун. – Это коновалы.
– А ты думаешь, что здесь нужны доктора?
– Если нельзя быстро поставить человека на ноги, если воевать не будет, они помогут ему убраться. Я точно знаю.
– Значит, тебя считали...
– Со мной все в порядке, я оклемаюсь. Дай еще водички. «Ессентуки», что ли?
– А ты помнишь?
– «Ессентуки» помню.
– Шейн говорит, что со временем люди вспоминают все больше, поэтому их и убирают.
– Гришка прав, – сказал Коршун. – Если ты стал вспоминать, значит, ты обречен. Шундарай тоже стал вспоминать.
– Ты веришь в город, который защищаешь?
– Я уже ни во что не верю. Во мне осталась одна злость... Ты что делаешь?
Мне пришлось приподнять его, чтобы размотать бинты, которые не останавливали кровь и не скрывали рану, а лишь врезались в нее, закрутившись жгутом.
– Потерпи, – сказал я. – Я хочу как лучше.
– Все хотят как лучше. Даже когда из меня делают шашлык, хотят, чтобы он был красивым.
– Постарайся обойтись без афоризмов. Ты ведь не собираешься заниматься политикой.
– У меня есть дело. Поэтому я и терплю. Одно дело. Потом можно и уходить от вас в сияющие дали.
С помощью самодельного бинта сделать перевязку было нелегко, и получилась она лишь чуть получше,
