заметила:
– Твой Осетров шкатулку заранее приготовил и в рюкзак поместил, о чем это говорит?
– А о том, – ответил Шустов, который задним числом оформлял протокол сдачи шкатулки, – что, уходя из дома, он был убежден, что придет и все мне честно изложит. А как вошел в кабинет, то его охватило обычное для преступников чувство – желание не сознаваться.
– Не только для преступников, нам об этом еще Муромский читал, в психологии судебной психиатрии, даже свидетелями овладевает страх, и они начинают отрицать очевидные вещи, даже факты, которые не должны им повредить.
– Надо стены красить другим цветом, – заметила Роза. – Такой цвет нехороший, как в тюрьме сидишь.
Роза была права, синий казенный цвет, коричневые шкафы и серый сейф – это была тюремная палитра, враждебная практически любому человеку, а уж тем более тому, кто чувствовал себя в чем-то виноватым. Он понимал, что ему грозит остаться здесь навсегда, – и тут в его организме включались все системы защиты.
– А я почти сразу догадался, что у него в рюкзаке шкатулка. А то бы его с рюкзаком не пустил – мало ли с чем сюда ходить будут? Завтра пулемет принесут… Но здорово я его расколол?
Это была странная сцена, такой не должно быть в милицейском кабинете. Такие сцены могут происходить в адвокатской конторе мистера Мейсона или в кабинете сыщика Ниро Вульфа. Собрались приятели и сотрудники и радуются удаче…
Со шкатулкой в руках Лидочка отошла к окну. Сейчас она откроет ее и увидит мешочек с кусочками темного металла и камни, привезенные когда-то Полиной из Батума, все, что осталось от ее непутевого брата. Как давно это все было… И главное – дневники Сергея Серафимовича.
Пустое… ты нашла шкатулку, шкатулка же представляет, скажем, только сентиментальный интерес. И вряд ли больше.
– Ваша? – догадалась почему-то Соколовская.
– А я с ними и познакомилась, – призналась Лидочка, – потому что искала эту шкатулку. В ней когда-то были наши семейные реликвии. Не очень ценные материально, но дорогие для нашей семьи и для науки.
– Зачем им отдали? – спросила Роза, наслаждаясь собственной причастностью к большому государственному делу.
– Время такое было, до войны еще. Ареста боялись.
– Вот что значит в Бога не верить, – наставительно произнесла Роза. – Бог вас сохранил, а вещи не сохранил. Раз отдали, зачем ему их хранить?
Сентенция не была лишена некоторого смысла, хотя и не утешала. Лидочка держала в руках шкатулку, ей трудно было с ней расстаться. Шустов заметил ее колебания и сказал:
– Закроем дело, отдадим вам, она вряд ли кому понадобится, ведь вещь ваша.
– Когда все кончится, – заметила мудрая Роза, – тетя-дядя прибежит, наследником назовется. Скажет, всю жизнь о такой коробке мечтал. – Роза искренне рассмеялась.
– Что-нибудь придумаем, – сказал лейтенант.
Лидочка с сожалением вернула шкатулку.
– Что же он в ней унес? – вслух подумала Инна.
– А я ему на этот раз поверил, – заметил Шустов. – Он в панике был, хватал то, что ближе всего, под рукой. Если ты комнату бы представляла, то, как войдешь – налево диван и телефон – там она и лежала. Он, конечно, отпрянул. А тут комод. И шкатулка.
– При условии, что он никого не убивал.
– А я думаю, что убивал, – сказала Роза. – Тихий такой, вежливый. Точно, убивал.
– Пока мы ничего не знаем. Будем вести расследование, – решил прекратить дискуссию Шустов. – Сейчас еду в прокуратуру. В связи с вновь открывшимися обстоятельствами будем думать, что делать дальше.
Глава 6
Второе покушение
Хоронили Алену Флотскую через два дня, в воскресенье, 20 февраля. Сначала близкие, включая Лидочку – куда уж теперь от этой близости денешься, – поехали в морг Первой градской больницы.
Морозы уже кончились, может, и насовсем, но поднялся неприятный ветер.
В морге народу оказалось мало. Так мало, что некому было нести гроб до автобуса, который кое-как подобрался задом к лестнице. В высоком, граненом, похожем на внутренность стакана, зале ожидания стены на высоту двух метров были выкрашены в поносный цвет. По стенам, по всему периметру зала тянулись царапины. Труп долго не выдавали, а Лидочка мучилась загадкой – кто и почему царапал стену на высоте человеческого роста. Она наконец не удержалась и спросила Соню. Соня была в черном платке, на рукаве пальто – черная повязка. Непонятно, где она откопала такой обычай, возможно, от членов правительства сталинских времен, правда, у тех повязки были красно-черными.
Соня кинула равнодушный взгляд на стену и пояснила без раздумья:
– К ней крышки гробов приставляют. Привозят и приставляют.
Соня была права. Голубая, кое-как обтянутая материей крышка Алениного гроба была прислонена к стене там, где стояла Татьяна Иосифовна с незнакомой Лидочке приятельницей или родственницей. Помимо них, в гулком зале, с промокшими углами потолка и небоскребами паутин, были и несколько человек из института, и Роза, которая сочла своим долгом…
– Это ничего, что я пришла? – шепотом спросила она.
– Ничего, – ответила Лидочка. – Даже очень хорошо.
Осетрова не было.
Когда наконец велели заходить в заднюю комнату, где толстая женщина за столиком заполняла документы и выдавала трупы, Лидочке пришлось помочь нести крышку гроба, а санитары, которых Сонечка просила помочь за деньги, спешили и, перенеся гроб, ушли обряжать следующего покойника.
В главном зале, куда все прошли постоять вокруг гроба и поглядеть на Алену, в нишах стояли две одинаковые гипсовые, в человеческий рост, женские фигуры в классической манере, обнимающие урны. Видно, их поставили сюда лет сто назад, когда строили морг.
Гроб опустили на каменный стол, и Лида впервые смогла разглядеть женщину, с которой чуть было не познакомилась.
Мертвая Алена Флотская была очень хороша. Перед смертью ее не терзала болезнь и не успела тронуть старость. На вид ей было лет двадцать, не больше – такой, наверное, была гоголевская панночка. Даже здесь, на конвейере, равнодушно выплевывающем покойников в зал, кто-то потратил время и проявил старание, чтобы причесать Алену, даже напудрить – может, это только кажется? – сложить воротничок, завернуть валиком край покрывала… На белом, в голубизну, лице особенно выделялись черные длинные ресницы, губы были чуть розовыми, на чистый лоб упал один из локонов, он оторвался от густой массы волос, как будто хотел остаться живым. Если слова «как живая» имели смысл, так именно в этот момент и именно здесь.
Красота и нежность покойной оказали странное воздействие на всех присутствующих. Впервые в жизни Лидочка увидела, как может плакать агентша, которая до того распоряжалась переносками и заполнением нужных бумажек – очевидно, все были потрясены несправедливостью этой смерти и бессилием ее перед мгновением красоты.
Когда гроб закрыли и перенесли в автобус – на этот раз мужчин было достаточно, потому что пришли два санитара и к ним присоединился шофер автобуса, – Соня, усевшаяся рядом с Лидой, не удержалась, чтобы не сказать правду:
– В жизни Аленка была куда хуже, грубее, даже вульгарнее. Не веришь? Мне лучше знать, я говорю объективно, как лучшая ее подруга.
Автобус ехал недолго, минут десять – ему надо было проехать по Ленинскому, потом свернуть к крематорию Донского монастыря. Там у крематория, как узнала Лидочка от Татьяны, похоронена Маргарита Потапова, и потому есть семейное место для урны, а это очень удобно, потому что если надо будет Аленку навестить, то это два шага от метро, а то теперь все эти новые кладбища находятся за городом, надо
