Петрик, конечно, не появился. Но все равно Лидочке казалось, что центром внимания остается он – до Алены дела никому не было, за исключением Сони, Татьяны да самой Лидочки.
Роза помогала на кухне, потом носила блюда с нарезанной колбасой, сыром, зеленью и холодными цыплятами. Лидочка сидела напротив большой фотографии Алены над диваном. Ветер взъерошил Аленке волосы, и она пыталась удержать их обеими руками. Очень удачная фотография. Какие у нее были хорошие зубы!
Алена все более становилась абстракцией – это могли быть поминки, а мог быть и десятый юбилей смерти Пушкина, собравший лицейских друзей помянуть великого поэта, хотя никто его таковым не считал, потому что он не сделал карьеры и глупо погиб на глупой дуэли, в которой сам был виноват, о чем можно прочесть в истории Кавалергардского полка.
Бывает такое странное совпадение – «История кавалергардов» лежала на стеллаже, Лидочке надо было только обернуться и протянуть руку. А на открывшейся странице шло описание дуэли другого кавалергарда – Мартынова – и поручика Тенгинского полка Михаила Лермонтова. Авторы «Истории кавалергардов» отдавали должное поэту Лермонтову, но все их симпатии были на стороне Мартынова: «Как поэт, Лермонтов возвышался до гениальности, но как человек он был мелочен и несносен. Эти недостатки и признак безрассудного упорства в них были причиной смерти поэта от выстрела, сделанного рукою человека доброго, сердечного, которого Лермонтов довел своими насмешками и даже клеветой почти до сумасшествия». А на самом-то деле была одна достаточно безобидная шутка о длинном кинжале, который нацепил Мартынов. Об этом Лидочка помнила. Лермонтова надо было убить, и потому для этой роли подошел «добрый и сердечный» Мартынов, который, как вычитала Лидочка из той же «Истории», убив Лермонтова, подошел к нему и по-братски его поцеловал. Из кавалергардов выходили замечательные убийцы.
– Что-то вы зачитались? – спросил мужчина с собачьими, приподнятыми у переносицы бровями и большими брылями – он был либо псом, играющим человека, либо человеком, играющим пса. – Вам положить блин?
Человеку было за сорок, седина тронула его виски и окрасила усы. Он был тяжел, басовит, и Лидочка представила, как он лает – глубоко и редко, а ночью выходит из своей дачи, спускается с крыльца в кусты и там редко и солидно лает, а ему отзываются собаки и собачонки дачного поселка.
Человек положил на тарелку Лидочке холодный блин, на него – столовую ложку кутьи. Лидочка, зажатая между его горячим бедром и острым локтем одной из одноклассниц Алены, извернулась и положила книгу о кавалергардах на место. Загадка – как эта книга могла здесь очутиться?
– Чем вы заинтересовались? – спросил мужчина с брылями.
– Там описано, как убивали Лермонтова, – ответила Лидочка.
– Лермонтова убила тяжелая действительность российского самодержавия, – сообщил мужчина с брылями и представился: – Константин. Просто Константин. И это допустимо, потому что я старше вас ровно настолько, насколько мужчина должен быть старше женщины, чтобы стать ее ровесником.
Лидочке потребовалось несколько секунд, чтобы полностью осознать смысл сказанного.
– Вы вместе работали? – спросила Лидочка.
– Нет, я даже не однокашник.
Соня постучала вилкой о стакан.
– Мы собрались здесь сегодня, – сообщила она, перекрывая тот шум, который возник из-за желания быстрее заморить червячка, – потому что нас объединило общее горе и общая любовь. Мы не могли не явиться сюда, потому что в момент глубокого горя люди собираются вместе, в одну группу, в один рой, в один коллектив…
– Странно, – прошептал одними губами Константин, – бывают же люди, которым обязательно надо подчеркнуть свою монополию на любовь, дружбу, сострадание и даже соучастие в смерти.
– Она была ее лучшей подругой.
– Только не надо это мне объяснять, я это уже знаю, – сказал Константин. – А вы тоже подруга?
– Я на самом деле случайно попала в эту семью за день до смерти Алены.
– Вы ее не знали?
– Нет. Я знаю немного ее мать и знакома с Соней.
– Жаль, вам не повезло. Несмотря на всю истеричность, сумасбродность натуры, несмотря на то, что Алена была искалечена воспитанием, вернее, отсутствием такового, она была личностью незаурядной – ей просто не попался в жизни настоящий мужик, который бы носил ее на руках, но иногда и порол. Так что ей приходилось самой придумывать себе мужчин – одни ее некоторое время носили на руках, но без порки она распускалась, и они бежали от нее быстрее лани, другие старались все чувства заменить поркой – с ней это не проходило.
Сонечка завершила скорбную речь, и все потянулись к рюмкам и поднимали их, разъясняя друг дружке, что чокаться нельзя, потому что пьют за покойницу. Тут кто-то вспомнил, что не поставили рюмки самой Аленке, стали искать пустую рюмку, никому не хотелось жертвовать своей, потом из кухни принесли пустой стакан, наполнили его водкой и сверху положили кусочек черного хлеба.
– Вы так и не представились, – Константин со вкусом выпил свою рюмку, но закусывать не стал.
– Лида, Лида Берестова.
– Очень приятно. А я наследник.
– Я вас не поняла.
– Меня трудно понять без перевода, – улыбнулся Константин, но объяснить ничего не успел, потому что Соня опять стала звенеть по стакану вилкой и объявила, что слово предоставляется любимой учительнице Алены, Клавдии Эдуардовне.
Поднялась физкультурного облика блондинка с волосами, затянутыми назад в пучок с такой силой, что глаза разъехались и омонголились. Физкультурница, которая преподавала литературу, тут же начала рыдать, а ученицы вскочили, чтобы дать ей воды и успокоить.
– Кому и в чем вы наследовали? – спросила Лидочка.
– Я наследовал Маргарите Семеновне Потаповой, это имя вам что-нибудь говорит?
Это имя очень многое говорило Лидочке.
– Извините, я вас не совсем поняла. Вы – родственник Маргариты?
– Нет, даже не родственник.
Тут начала говорить сама Татьяна. Она говорила о безутешной доле матери, потерявшей единственного ребенка. Женщины плакали.
Но уже во время ее речи общий шум за столом, невнятный, приглушенный теснотой комнаты и низким потолком, начал расти так, что к концу речи Татьяне пришлось повысить голос.
– Я бы не приехал, – сказал Константин, – если бы не дурацкая заметка в «Московском комсомольце». Я сначала даже не сообразил, о ком идет речь. А узнал – искренне огорчился.
Татьяна рыдала, ее отпаивали валерьянкой. Разговоры за столом стали громче и веселее. Кто-то вспоминал школьные времена. Лидочка только сейчас поняла, насколько одноклассники перевешивают здесь числом всех других знакомых Алены. Она поняла, что в классе Алена была первой красавицей, а в институте ее первенство уже стало испаряться. На службе круг ее общения ограничивался несколькими сослуживцами. Зато с одноклассницами она поддерживала отношения – благо большинство осталось жить по соседству, и они продолжали бегать друг к дружке на дни рождения и на крестины. Стоило выйти на улицу – кого-то обязательно увидишь. Может, потому Алена так и сдружилась с Соней, что та тоже училась в ее школе.
Константин поднялся, сказал, что пойдет на кухню покурить. К Лидочке тут же привязалась Роза, которая полагала себя Лидочкиной подругой.
Таинственный Константин, которого следовало расспросить, не возвращался. Наконец Лида не удержалась и пошла на кухню его искать. На кухне было тесно, душно и в то же время дуло от открытого окна – как у Лидочки дома во время обстрела. Вокруг шумно говорили, выясняли отношения, спорили, объяснялись в любви – никому уже и дела не было, по какому скорбному поводу они здесь собрались.
Константина на кухне не оказалось. В поисках его Лидочка вернулась в комнату, в дверях столкнувшись с Татьяной. Татьяна Иосифовна была бледна – видно, плохо себя чувствовала или перепила. Соня протянула Татьяне пачку, та взяла сигарету и закурила.
