– Кто-нибудь что-нибудь понимает? Я лично нет. – Она вернула барду кифару и сошла в зал. Запоздалая, сильно пьяная публика аплодировала ей с жаром.
Клодия похлопала в ответ.
– Теперь гладиаторы будут сражаться за деньги. Победа – это деньги. Запомните, друзья! Прошу всех завтра на арену. Вместо меня. А я… удаляюсь… Прощальный визит… последний бой… Я возвращаюсь в Рим, к моим друзьям, им так грустно без меня… – Она всхлипнула и смахнула ладонью пьяную слезу.
– Мой кот! Кто видел моего котика! – жалобно закричал толстенький человечек в коротенькой ночной тунике, протискиваясь среди посетителей. – Его похитили… двое мальчишек… двое противных мальчишек… Вот след… – Человек опустился на колени на истертый мозаичный пол. – Видите! Кровь и платина… след… я вижу… мой котик… мой гений…
Хозяин, привыкший к этому спектаклю, поставил перед толстяком миску с молоком. Человек вылакал молоко, вылизал миску. Потом лизнул запястье и принялся «умываться» за ухом, как сытый кот. Посетители смотрели на человека, переговаривались, шутили. Многие находили спектакль забавным. «Умывшись», человек улегся в углу на коврик, свернулся клубком и заурчал, как положено урчать коту после обеда.
– Он сам стал своим гением, – шепнул кто-то. – Мне бы так.
Клодия уселась за столик. Деревянное кресло напротив занял незнакомец. Странный посетитель, прозрачный. Сквозь его голову и плечи можно было различить стену таверны с замазанными жидкими белилами предвыборными надписями.
– Ты несчастна? – спросил Прозрачный и подлил в чашу Клодии вина.
– Хочется кого-нибудь убить, – процедила сквозь зубы гладиаторша, и, опрокинув чашу, призналась. – Я схожу с ума.
– До сумасшествия тебе еще далеко. Или я ничего не понимаю в сумасшедших, – хихикнул Прозрачный. При этом изо рта его вылетело облачко голубоватого пара. Коснулось губ Клодии. Ей вдруг стало беспричинно весело. Но лишь на мгновение. А потом – тошнее прежнего.
– В предыдущей жизни мы были счастливы. Я и он… – зашептала Клодия в прозрачное ухо собеседника. – Мы любили друг друга. А теперь разлучены. Он не обращает на меня внимания. Он – Цезарь… А я никто. Я для него только друг… Но почему?!.. Скажи… в новой жизни мы вновь будем вместе… скажи… ты знаешь…
– Не забудь свою любовь, когда будешь пить воду Леты. И тогда…
– О нет, я не забуду… Подумаешь, вода Леты. – Она сама наполнила чашу до краев. – Я из Флегетона пламя могу испить… Я все могу…
– Хочешь начать новую жизнь?
Клодия кивнула.
– Тогда начинай…
– Как?
– У тебя есть меч. И тело человеческое не может противостоять стали. Что у тебя осталось в жизни? Ничего. Ты лишилась всего, даже арены…
– Врешь, прозрачный! – зарычала Клодия и хотела схватить его за горло, но рука прошла сквозь сотканное из воздуха тело. – Нет уж! Что вас всех за ноги вытащили! А я не уйду! Пусть желания не исполняются – мне все равно. Я буду драться. Слышишь? Я все равно буду драться! И это мое желание, которое я сама исполню.
Глава XIII
Игры гениев
«Игры остановлены. Вчера Август и Цезарь возвратились из Аквилеи в Рим».
«Цезарь сообщил, что в ближайшее время выступит в сенате с предложением о создании префектуры гениев. «Бывшие гении нуждаются в помощи людей», – со стороны человека, разоблачившего заговор гениев, такое заявление кажется более чем странным».
«Ни одно желание не исполнилось. По Аквилейским клеймам выплачиваются страховые суммы. Минимальная компенсация – сто тысяч сестерциев».
«Клодия Галл отказалась отвечать на вопросы репортеров и заперлась в своем доме на Эсквилинском холме».
«Будущее Рима – это его молодежь. Я представляю единственную прогрессивную партию – партию молодежи!» – заявил Бенит Пизон».
В префектуре вигилов царил хаос. Будто небо рухнуло на землю, а потом они на пару обрушились в Тартар. Титаны восстали, и души умерших хлынули назад, в мир.
Курций взъерошил волосы и тупо уставился в стену. Вигил с красным потным лицом что-то толковал ему про хлебные очереди, о пропаже людей и отлове котов. Курций не слушал. Стол перед ним был завален жалобами. Кого-то вигилы схватили, не разобравшись, и сделали «тест на гениальность» – то есть надрез на руке. Человек стал вырываться, и ему перерезали вену. Пришлось срочно вести глупца в Эсквилинку. Теперь пострадавший подавал на вигилов в суд. Хуже всего, что этот тип оказался человеком – кровь его была обычной, без платинового ореола. Почему вигилам так захотелось провести тест? Гораздо проще снять у подозреваемого отпечатки. У гениев их нет. У большинства кожа на пальцах совершенно гладкая. У некоторых, правда, есть подобие отпечатков. Но это лишь хаотичный пунктир без всякого закономерного узора. Однако и вигилов можно понять. Сейчас многие в опасности. Хорошо, если твой бывший гений оборотился котом. Когда он явится к тебе в подобном обличье, все, чем ты рискуешь – это быть исцарапанным. А мисочка молока или сырая рыбка, брошенная у порога, вполне примирят вас, даже если прежде вы не дружили. Ну а если гений принял человечий облик? Что тогда? Хорошо, если он станет твоим клиентом и униженно попросит о помощи. Но гении не предсказуемы! На стол Курция непрерывным потомком сыпались жалобы. У кого-то выпотрошили банковский счет. У кого-то обокрали квартиру, вытащив из тайника ключи. Беда была в том, что гении знали о своих подопечных все. Тут бесконечный простор – от примитивных краж до утонченного шантажа.
Адвокаты вопили о нарушениях прав человека, а Курцию хотелось послать всех подальше вместе с их гениями и их котами. Пусть делят то, что прежде принадлежало одному, пополам, как советую Сивиллины книги. Люди, будьте так добры, поделитесь с бывшими небесными патронами! Разумеется, так не получится. Большинство гениев будет истреблено, остальные затаятся и озлобятся.
Но это будет потом. Пока Курция занимают беспорядки в очередях за хлебом, обилие попрошаек, жуликов и убийц. А так же очереди за получением временных удостоверений, нехватка бланков, нехватка вигилов для проведения регистрации…
У дверей возникла возня, послышались крики – кто-то пытался без очереди прорваться в таблин. И вдруг чудовищный, совершенно невозможный визг – так безголосые звери перед смертью обретают голос, чтобы один-единственный раз крикнуть от страха и боли.
Курций рванулся к дверям. Но было поздно. Толпа отхлынула. На полу в луже крови и платины корчился гений. Тело еще конвульсивно дергалось, но глаза уже закатились, и рот оскалился в предсмертной гримасе. Лицо знакомое… Курцию показалось, что он смотрится в зеркало… о боги… да это же его собственный гений! Только лицо молодое – как у мальчишки. Но Курций и сам не считал себя стариком. Вигил склонился над умирающим. В правой руке тот держал какую-то бумажку. Вернее – обрывок. Саму бумагу выдрали и унесли. Вигил осторожно извлек клочок из судорожно сжатых пальцев.
«…уфину известно, что…
…теперь мож…
…ить.», – разобрал вигил.
Первый отрывок можно было расшифровать как: «Руфину известно, что…» Остальное расшифровке не поддавалось. Гений Курция хотел о чем-то предупредить своего бывшего подопечного. «Теперь можно…» Что можно? Что?
– Хотел пролезть без очереди, вот беднягу и пришили, – прокаркал над ухом вигила какой-то гений.
– Задержать всех, кто был в приемной, – приказал Курций.
Запоздалый приказ. Ясно было, что убийца уже ускользнул.
Гений дернулся последний раз и затих. Курций отвернулся. Было очень больно. Будто его самого
