потакая совершенно детской потребности старухи в лести.
Она по опыту знала, что было бесполезно, даже, может быть, жестоко хотя бы попытаться вызвать у Марг чувство смирения. Эта трудно дающаяся добродетель была ей, без сомнения, чужда, ибо Матильда так часто наталкивалась на стену ее самодовольства и самодостаточности, что с некоторых пор отказалась от надежды проделать в ней хоть небольшую брешь.
— Дочка, — проговорила Март Тайефер, — что вы думаете об этом юном меховщике из Анжера, который ухаживает за Кларанс?
Не наделенная даром прозорливости, что не мешало ей, однако хвастать самой тонкой проницательностью, старуха любила высказывать свое мнение, которое всегда оказывалось столь же неопределенным, как и ошибочным. Не составлял исключения и этот случай: ее бестактность внучка восприняла как удар хлыста. Чувствуя, что краснеет, Матильда пересела в другое место, спиной к окну.
— Я не могу ничего об этом сказать, ничего определенного, — заявила она, не слишком при этом солгав. — Мы его совсем не видим.
— Он не нравится тебе как возможный зять?
— Ему двадцать восемь лет, а нашей дочери всего четырнадцать. Я предпочла бы претендента, который не был бы вдвое старше ее.
— Во всяком случае, он нравится мне больше, чем этот жаворонок Филипп, годный лишь на то, чтобы петь да сочинять стихи! Это несерьезное занятие!
— Он мягкосердечный, умный парень и обожает Флори.
— Не понимаю вашу дочь. На ее месте я не обратила бы внимания на такого хилого ухажера.
— Однако между ними, по-видимому, полное согласие и оба счастливы.
— В мое время предпочитали более мужественных мужчин. Ваш дед был настолько же крепко скроен, насколько и красив.
— Вам повезло, бабушка, только и всего.
— Должна признаться, мало женщин могут похвастаться, что их любили так, как была любима я. Луи обожал меня. Да, Луи — это был мужчина! — продолжала старая дама с двусмысленным самодовольством. — Мы не оставались без работы в постели, уж поверьте мне на слово!
— Тем лучше для вас, бабушка, тем лучше для вас.
Матильда опустила глаза. Ей не удалось выслушать эту доверительную сентенцию без внутренней дрожи раненого животного, которого бьют по тому самому месту, где вот-вот закровоточит рана. Она повернулась к окну и стала смотреть на улицу, где со всех сторон раздавались крики и громкий шум.
— Сейчас зазвонят к вечерне, — вернулась наконец к действительности Матильда. — Мне пора домой, надо успеть к ужину.
— Когда же вы придете пообедать со мной?
— Уж и не знаю, бабушка. Поговорю об этом с Этьеном, но ведь вы знаете — у него сейчас очень много дел. Близится время больших ярмарок. Завтра утром он едет в Шампань. В Провин его сопровождает Бертран. По возвращении начнется ярмарка в Ланди. Все несколько следующих недель я одна буду заниматься и лавками, и мастерскими. Не будет и минуты свободной. И так из года в год одно и то же.
— Но вы вполне можете выбрать одно из воскресений…
Внезапно в изменившемся взгляде старой женщины мелькнуло отчаяние. Матильда почувствовала, как ее протест сменила жалость. Так бывало всегда.
— Мы как-нибудь к вам соберемся, бабушка. А теперь я вас покидаю. Мне пора.
— Надеюсь на скорую встречу, внучка.
Покидая дом бабки, Матильда ощутила на своих плечах часть того бремени, которое накладывала на Марг старость.
Дождь перестал, но над Парижем по-прежнему висели тучи, набрякшие водой.
— Пошли быстрее, Маруа. Вот-вот снова начнется ливень.
Женщины заторопились и скоро были уже дома. Каждый раз, когда за ней закрывалась кованая дверь, Матильда ощущала покой, равновесие, которыми, казалось, дышали все эти строения, островерхие крыши, лужайки, цветы. После гремящих, лишенных зелени улиц и улочек ее сад, такой зеленый, такой цветущий, казался ей прибежищем благодати. В своей первозданной свежести аромат увлажненной дождем земли вызывал настоящее наслаждение после запахов улицы.
Вечерняя трапеза была важным моментом в жизни семейства Брюнелей. Матильда и Этьен любили беседовать с детьми в этой большой зале, где стоял аромат жареного мяса и пряностей, поджаренного хлеба, соусов с травами. Теперь, когда в доме уже не было Флори, а Жанна и Мари спали, их оставалось пятеро с каждой стороны прямоугольного стола, и ничто не стесняло их разговоры и Взаимные объяснения, Это был час беседы, обмена мыслями, споров, порой горячих, в которых редко кто брал верх, между людьми, связанными одной кровью, но разных поколений. Считая важными эти моменты семейного общения, каждый вносил в него свой искренний вклад, несмотря на неизбежные расхождения во мнениях, восприятии или во вкусах. И те, и другие отстаивали свое, горячо, но без тени враждебности.
Зимой они собирались вокруг светильников, освещавших лица несколько таинственным светом, а поужинав, подсаживались к камину. В хорошую погоду ужинали при открытых дверях и окнах, чтобы было как можно больше света, а заканчивался вечер в саду, где рассаживались кто прямо на траве, а кто на скамейках.
В этот вечер, поскольку снова пошел дождь, в сад не выходили и все остались в зале.
Уже приступили к десерту — стол ломился от фруктов, консервированных прошлогодних яблок, вяленных на солнце груш, орехов, инжира и фиников, — как вдруг Арно затронул тему, которая, видимо, его беспокоила. По своему обыкновению, он предоставлял другим вспоминать о том, как прошел день, говорить о своих делах и планах и только потом заговорил о своих заботах. Он ненавидел позерство и всегда говорил о самом неожиданном или о самом тревожном со спокойным видом, как если бы не придавал сказанному значения.
— Уж и не знаю, что случилось с Артюсом, — проговорил он, с хрустом раздавив в руке орехи. — Вот уже с неделю, как он исчез,
— Как это — исчез?
— Не приходит на лекции метра Альбера?
— Не только на лекции, но и в университет вообще и, кажется, уже не ночует в замке Вовэр.
— Ваш друг, Гунвальд Олофссон, должен знать, где он находится.
— Он не знает. Он говорил утром со мной, сам удивляясь отсутствию Артюса.
— Не исчезают же люди, не оставив следа! В особенности перед окончанием курса.
— Может быть, он болен?
— Об этом мы бы знали. Подобные новости быстро распространяются по улочкам горы Сент- Женевьев.
— И он никому ничего не сказал?
— Никому, насколько я знаю.
Рука Этьена приподнялась в успокоительном жесте.
— Я назвал бы это исчезновение хорошей новостью! — проговорил он, выпрямляясь; чаще всего он сутулился, словно под тяжестью дней. — Меня это совершенно не беспокоит. Мне неприятно говорить вам это, сын, но на свете нет человека, который не нравился бы мне больше, чем Артюс. Безобразная выходка по отношению к вашим младшим сестрам, сначала к одной, потом к другой, разумеется, не сделала его в моих глазах более симпатичным! Его исчезновение скорее успокаивает меня, нежели огорчает.
— Я знаю, отец, что вы о нем думаете, но, если я вас правильно понимаю, вы не довольны тем, что я не разделяю вашего мнения.
Студент медленно выпил стакан вина, размышляя:
— Что меня удивляет, так это не то, что он сбежал. Бродячие монахи его типа — перелетные птицы, подчиняющиеся одной лишь собственной фантазии, удаляющиеся на какое-то время, чтобы потом внезапно вернуться. Нет, дело не в том, что он исчез, а в том, что он выбрал для этого момент, когда мы с ним должны во многом разобраться.
— Я не уверен, сынок, — проговорил метр Брюнель, — чтобы он когда-нибудь мог принести извинения за свои действия, даже если бы сей же час появился здесь снова. Я не вижу другой причины,
